— Я вернусь в команду, ясно? — шиплю со злостью, но деть ее никуда не могу, она лезет из меня сумасшедшим потоком. — Вернусь и докажу тебе, что могу. Но к отцу я работать не пойду. Даже если придется дворы мести — не пойду.

Мама в спину кричит «ну-ну», а я за пеленой злости почти не вижу, куда иду. Хватаю куртку, бегу в прихожую, замечая Мирослава, жму ему руку, мысленно желая сил пережить эту мозговую мясорубку, запрыгиваю в кроссовки и вылетаю из квартиры, не собираясь возвращаться, пока тут будет находиться эта женщина.

Она никогда не ценила мои труды и, даже когда упахивался на тренировках, фыркала, называя это бесполезным занятием.

Я доигрался до капитана, а потом меня и ещё несколько парней позвали в городскую команду. Хоккей стал приносить деньги, меня снова выбрали капитаном, игры, поездки в другие города, кубки, но мать всегда только фыркала. Она не была ни на одной моей игре, не интересовалась успехами и в сторону хоккея выражала только недовольство, и вот, когда я реально сам все просрал, обрадовалась моей неудаче.

Я всегда хотел ее поддержки, как любой ребёнок, но ждал слишком долго, чтобы успеть разочароваться и понять, что мне больше от мамы ничего не нужно. Вообще ничего.

Сажусь в машину, хлопаю по карманам куртки, понимаю, что сигареты оставил в квартире, и бью по рулю, проклиная свою невнимательность. Покурить сейчас кажется невыносимо важным занятием, чтобы хоть немного привести нервы в порядок, но курить нечего, а нервы в тишине и холоде сами собой успокаиваются, и даже дышать становится легче.

Завожу мотор и еду сам не знаю куда. Просто кружу по дворам и улицам и очухиваюсь, только когда останавливаюсь у подъезда Гавриловой.

Чёрт.

Видимо, приехал сюда на автомате, потому что мысли о том, что я обидел ее и сделал это зря, все чаще и чаще мелькают в голове.

Потому что, черт возьми, коротышка была права. Я люблю хоккей, я хочу играть в хоккей, и мне до боли в мышцах не хватает тренировок и игр. Это дело всей жизни, я на коньках с трёх лет, а сейчас это отобрали, и на душе появилась дыра необъятных размеров. И пока я пытался строить из себя сильного и не нуждающегося в помощи, Гаврилова рассмотрела во мне что-то и сразу поняла, что помощь мне и правда нужна. До сих пор не понимаю, зачем это всё-таки было ей нужно, но вдруг осознаю, что она сделала невероятное: она заставила меня поднять свою жопу. А с её ростом это ой как тяжело.

Я сказал маме, что вернусь в команду, чтобы доказать ей, что чего-то стою, но, по факту, доказать это я хочу только себе. Что я не бездарь, что алкоголь не важнее дела всей жизни, что я ещё что-то могу и что ещё не всё потеряно.

Выхожу из машины, пару раз вдыхаю холодный воздух, пытаясь успокоиться до конца, и набираю Гаврилову, надеясь, что мне удастся с ней поговорить.

Лиза

День какой-то абсолютно дурацкий. У меня до сих пор не прошла крепатура, с самого утра болит живот, и даже таблетки не помогают, а ещё нет никакого желания рисовать, хотя рисовать нужно, потому что я обещала скинуть заказчику рисунок до понедельника.

Целый день валяюсь в кровати с желанием сдохнуть, и проклинаю Еву, которая сожрала это чертово яблоко, и теперь все девушки из-за нее должны страдать с месячными, и лениво вожу стилусом по экрану планшета, выводя узоры и ровные линии.

Мама меня не трогает, спасибо ей за это, потому что, если бы она сейчас начала говорить свои шуточки про Савельева, мы бы точно поссорились.

Козла этого видеть вообще не хочется, наговорил мне вчера гадостей, кулаком шкафчик помял и ушел психованный. Труды мои, значит, напрасны, а то, что он без хоккея дохнет, я конечно же придумала, да.

Ну и пусть катится куда хочет. Хоть в клуб, хоть к толпам своих баб. И пьет дальше. И курит. Мне все равно на него, было и есть, просто случилось минутное помутнение рассудка, когда хотела ему помочь.

Мне. По барабану. На Савельева.

Проговариваю это целый день как мантру, прерываясь на радость о подруге. Хоть у кого-то наконец-то все наладилось, и можно выдохнуть. Одной проблемой меньше.

Если, конечно, жёсткий мужик в постели не является для Лиски проблемой. Хотя она с таким восторгом верещала в трубку, что Колосов явно не разочаровал…

К вечеру я успеваю сделать мега важное дело: сходить в душ. На большее меня не хватает, у меня неприятно тянет живот, мне дико хочется съесть что-нибудь вредное, а из вредного дома только я. Натягиваю теплый спортивный костюм и заворачиваюсь в плед, как в кокон, с целью застрять в кресле из-за такого объема и никогда из него не вылезать.

Устраиваюсь удобно, нахожу идеальную позу, только хватаю планшет в руки, как звонит телефон. Наверняка Лиса опять, что уже случилось? Её привязали к кровати и ей нужно срочно поделиться эмоциями?

Но на экране не наша с Лиской фотка, а имя одного невыносимого козла, которого я час назад пообещала себе забыть. В идеале ещё и выкинуть из жизни, но тут уж как пойдет. А он звонит.

Нет, ну вот что надо? Решил напомнить, что мои старания ничего не стоят?

Пока мысленно шлю его в задницу, звонок прерывается, но не успеваю выдохнуть с облегчением, как начинается новый. Бесит.

— Чего тебе? — беру трубку и закатываю глаза на саму себя, наверное. Зачем взяла? Могла отключить звук и радоваться, ну нет же. Сама себе гадости делаю…

— И тебе привет, коротышка. Спускайся, а?

— Чего? — хмурюсь. Куда спускаться? Что он несёт? — Ты опять пьяный, что ли?

— Трезв, как стекло, стою под твоим подъездом, выходи, поговорить надо.

— Мне не надо, — фыркаю, ещё чего придумал. Надо ему…

— И тебе надо, Гаврилова, выходи, иначе я поднимусь, с родителями заодно позна…

— Не смей! — перебиваю и вскакиваю с кресла, чуть не уронив планшет. Ещё чего! Если мама вживую Савельева увидит, то точно никогда с вопросами не отвалит. А думая, что он мой парень, может и ему на уши присесть. Не-не. Лучше и правда выйду. — Сейчас спущусь, жди.

Манипулятор хренов. Чего припёрся вообще? Надо ему. Деловой какой.

Натягиваю шапку, куртку, запрыгиваю в угги и натыкаюсь на вопросительный взгляд мамы. Да, я знаю, что вечером зимой без трёх шарфов никуда