— У меня есть невеста. Так что с ним… будет кому нянчиться.

Я не принимала эти сраные таблетки. Потому что всё равно бесплодна. А от противозачаточных меня тошнило и высыпало. Но сказать об этом боялась. Не послушает! Будто принимал меня, живого человека, за кусок мебели.

Как же сильно я мечтала выговориться! Рассказать о моей боли, о том, как дико я по нему тосковала. И… о нашем погибшем ребёнке.

Но всякий раз, когда я хотела открыть рот, Давид затыкал меня.

Либо грубым словом, либо жёстким поцелуем. Либо ладонью, когда в очередной раз трахал. Да! Он приходил ко мне лишь для того, чтобы мстить и унижать.

Брал, имел, лакомился моим телом, как только желал. А затем, уходил, оставляя гнить в темноте до следующей казни.

Но хуже всего, что я не могла заставить себя ненавидеть его полностью.

Я кончала под ним. Снова и снова! Как грязная, больная на голову шлюха!

Давид привязывал меня к кровати, брал на полу, на диване, унижая в самых разных позах. Он кончал в меня снова и снова, пачкал спермой грудь, ягодицы, промежность, лицо и даже волосы! Иногда он был невыносимо груб… А иногда, в нем просыпалась капля человечности.

Три дня.

Я провела в заточении три дня!

И каждый раз, когда слышала шаги в коридоре, забивалась в угол.

Если я не хотела есть, он насильно проталкивал мне еду в глотку.

Если не хотела купаться — силой тащил в душ.

При этом, не разговаривал. Вообще за эти три дня не произнёс и слова.

Лишь стонал и рычал, вдалбливаясь в меня до искр в члене своим огромным, громоздким прибором.

Получив разрядку, просто уходил, запирая на замок до следующего раунда в темноте, чтобы рыдала и сходила с ума от ненависти.

На четвёртый день я поняла, что больше не вынесу такого позора, решившись на отчаянный шаг.

Неправильно! Мои чувства — гнусный позор!

Мои чувства — противоречивы и грязны.

Я не виновата, что тело не поддаётся разуму, не виновата, что каждый раз когда монстр дерёт меня в клочья, я захлебываюсь и тону в сладких пре-сладких судорогах.

Божеее! Я и правда превращаюсь в какое-то глупое животное, живущее лишь сексуальными инстинктами, чтобы удовлетворить чертово влечение.

Должна же всё-таки быть хоть капля гордости!

Подобный расклад жизни меня не устраивал. Я не буду его покорной рабой, его собачкой для битья, или его тряпкой для утоления сексуальных нужд.

Нужно срочно найти выход! И сбежать…

Думай, Соня! Думай!

Мерила шагами комнату, метаясь то в одну сторону, то в другую, пока не услышала звонкий девичьей хохот из распахнутого окна. Рефлекторно бросилась на шум, спрятавшись за шторой и тотчас же остолбенела, увидев во дворе обладательницу звонкого голоса — молодую, стройную девушку с длинными, роскошными волосами, ниспадающими до самой талии и, практически, точь-в-точь такой же юбке и блузке, какую я надевала два три дня назад, только другого оттенка.

Вдвоём! ОНИ были вдвоём с Давидом.

Неторопливой походкой шли к воротам, держась за руки.

Она смеялась, и висела на его локте, а он, проклятый ублюдок, левой рукой сжимал её поджарые ягодицы. Остановившись у самых ворот, Давид вдруг резко притянул девицу к себе ближе и… жадно поцеловал.

У меня подкосились ноги, стало вдруг больно дышать! Я упала на пол, обеими руками схватившись за грудь, которую буквально прострелило огнём боли.

Больно! Больно! Больно!!!

Почему мне так больно…

Глаза жгло от слёз, а горло душило от обиды.

Зачем Давид?

Ну зачем…

Мало моих слез, мало боли, чертов ты садист!

Проклинала его, ненавидела, мечтала, чтобы ему, чертовому бездушному монстру, было так же горько, как и мне…

Оттого и решила немедленно сбежать.

А как и когда — понятия не имела.

В подобные моменты отчаянья человеческий мозг, как правило, начинает работать на пределе своих возможностей. Когда во дворе вновь воцарилась тишина, я, распахнув окно на две створки, сделав несколько глубоких вдохов, осторожно забралась на подоконник и осмотрелась.

На мне, как обычно, была надета рубашка Давида. И больше ничего. Голое тело. Ни белья, ни обуви.

Убедившись, что во дворе дома нет ни единой души, я ничего лучше не придумала, как попытаться вылезти наружу и, придерживаясь за стену, по крошечному выступу кое-как доползти до соседнего балкона.

Я очень боялась высоты… Боялась настолько, что думала не смогу удержаться из-за дрожи в конечностях, из-за кошмарного головокружения и противной пульсации в висках, пока мелкими шажочками карабкалась до перил балкона, чувствуя, как прохладный ветер толкает меня в спину, ерошит волосы, закрывая обзор, намереваясь нарочно толкнуть вниз. В холодную, тёмную пропасть, которая, в случае падения, стала бы моей извечной могилой.

Именно поэтому я долго не решалась на этот крайний шаг, хоть и рассматривала подобный вариант побега — добраться до соседней комнаты, чтоб из неё уже, попасть вглубь дома, отыскать парадную дверь и сбежать, поскольку презирала высоту.

Но на что человек не решится, когда балансирует на пике отчаяния, с девизом:

«Действуй, или умри».

* * *

Мелким шагом, плотно-плотно прижимаясь к стене, я кое-как добралась до балкона. Повезло, что расстояние было пустяковым. Но сколько адреналина я испытала — не передать словами.

Вцепившись руками в перила, забросила через ограду сначала одну ногу, затем другую, после чего, выпустив из груди глубокий выдох, плашмя плюхнулась на пол.

Все хорошо. Получилось! И дверь балкона не заперта.

Подбадривала я себя, поднимаясь с пола, отряхивая руки от побелки, стараясь не обращать внимания на боль в содранных коленях и ладонях.

Правая рука до сих пор была обмотана бинтом, а вот на левой проявлялась свежая ссадина.

Осмотревшись по сторонам и прислушавшись к звукам, с опаской направилась внутрь комнаты.

Тихо.

Лишь ветер изредка играет с облезлой балконной дверью, издавая неприятный скрип. В комнате достаточно жутко, но там всё же горит старенький, обглоданный молью торшер. И… в дальнем углу комнаты, напротив окна, я вижу силуэт одинокой девушки в бледно-розовом халате, которая смотрит перед собой не моргая, в одну точку и немощно вздрагивает, глядя в распахнутое настежь окно.

Я вовремя успела накрыть рот ладонями, чтобы не закричать!

Испугалась.