— Чего встали? — повторил он, спрыгнув в яму. — Работать надоть, а то сами знаете, что будет, ежели в срок не поспеете! Давно батогов не пробовали?

— Никак не серчай, господин Никита! — затянул, сняв шапку, старый степенный вепс, хорошо говоривший по-русски. — Мы могилу откопали, тут мертвый человек лежит, никак нельзя дальше копать, никак нельзя, а то мертвый человек осерчает!

— Мертвый человек? — Никита выпучил глаза. — Да плевать я хотел на этого мертвяка! Если к вечеру вон до той отметки не дойдете, будете все биты!

— Никак нельзя на мертвого человека плевать! — нудил старик. — Мертвый человек — сильно большой, великую силу имеет. Если осерчает, большая беда будет!

Никита оглядел вепсов. Они стояли вокруг него, уставившись в землю, вроде бы послушные и незлобивые, но один черт знает, что у них на уме. Стукнут по голове лопатой да и зароют здесь же, в этой яме. На словах-то они христиане, а давно ли своим богам молились? Свояк Никиты Ермолай ходил с коробом по вепсским деревням, говорил, они у себя в лесу щучьей голове молятся…

Никита шагнул вперед, чтобы посмотреть, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Вепсы расступились, и десятник увидел на дне ямы замшелую каменную плиту, на которой едва виднелись какие-то знаки — то ли буквы, то ли просто рисунки, высеченные на камне в давние времена и почти неразличимые.

— Где ж тут мертвый человек? Я тут только камень вижу…

— Это не простой камень, господин Никита, — рассудительно ответил ему старик. — Не простой, а могильный. На камне этом старыми знаками надпись сделана, значит, под этим камнем мертвый человек похоронен. Не простой человек, сильно большой…

— И что же теперь делать? — недовольно проговорил Никита, сдвинув шапку на лоб и почесав в затылке. — Что же, теперь вся работа встанет из-за этого вашего мертвяка? Что же теперь — канал в другую сторону копать прикажете? Так и доложим государю императору — мол, тут у нас чудь белоглазая какой-то старый камень откопала, так теперь никак нельзя канал вокруг Питербурха копать, надоть в другую сторону!..

— Не серчай, господин Никита! — повторил вепс. — Зачем в другую сторону? Я Ваську, племянника своего, послал за нойдом… Васька парень шустрый, скоро вернется…

— За кем?! — вытаращил Никита глаза.

— Нойд — знахарь, по-вашему. Он все знает. Мы люди темные, старые буквы не понимаем, нойд придет, старые буквы прочитает, скажет, что за человек тут похоронен и что с ним делать надо. Как нойд скажет — так и сделаем…

— Нойд! — повторил Никита, в сердцах швырнул шапку на землю и топнул по ней сапогом. — Нойд какой-то у них все решает! А я, значит, ничего не решаю! И подрядчик, господин Дормидонтов, купец первой гильдии, тоже ничего не решает!

Никита плюнул себе под ноги, опасливо покосился на вепсов и отошел в сторону.

Скоро появился племянник старого вепса Васька. Следом за ним шел неприметный старичок с белыми прозрачными глазами, в лаптях и холщовой домотканой рубахе, с котомкой за спиной. С виду простой бродяга или нищий, побирающийся Христа ради по церковным папертям. Правда, для нищего бродяги непривычно чистый и аккуратный. Подойдя к яме, старик спрыгнул в нее не по возрасту ловко. Вепсы при виде этого старичка оживились, принялись низко ему кланяться, что-то почтительно забормотали.

Никита стоял в сторонке и удивлялся. Вот ведь до чего дикие люди, настоящие язычники!

По Никитиному разумению, человек достоин уважения в такой степени, насколько серьезно он выглядит. Недаром говорят, что встречают по одежке. Скажем, чистого господина в сюртуке и начищенных сапогах надлежит уважать куда больше, чем сиволапого мужика в армяке и лаптях, а офицера в расшитом золотом мундире, с саблей на боку, следует уважать еще больше. Не говоря уже о каком-нибудь важном генерале или об архиерее в сверкающем облачении. Но эти дикари кланяются какому-то нищему старичку, словно он генерал или архиерей!

Старичок тем временем не спешил подойти к злополучному камню. Он снял свою котомку, развязал ее и достал оттуда какую-то чудную одежду, которую тут же и надел на себя.

Это была долгополая хламида из звериных шкур, отороченная по краю мехом и расшитая разноцветным бисером, вроде тех одежек, какие надевают деревенские парни на Святки. Кроме этой нелепой хламиды, знахарь напялил на голову шапку из рысьей шкуры, с нашитыми на нее когтями и зубами.

И тут Никита удивился сильнее прежнего, потому что в диковинном и странном своем одеянии нищий вепсский старик удивительно преобразился — словно был это уже не жалкий деревенский побирушка, а важный, значительный и могущественный человек, пожалуй что поважнее самого архиерея.

Переодевшись, старый знахарь подошел к каменной плите и опустился перед ней на колени, как в церкви перед иконой. Он склонился над камнем и долго, внимательно его разглядывал, потом принялся осторожно гладить его руками, как будто это был живой человек, затем что-то тихо, неразборчиво забормотал на своем языке, словно молился или разговаривал с камнем.

Остальные вепсы сгрудились вокруг и стояли в полной тишине, глядя на нойда.

Наконец знахарь поднялся на ноги и заговорил на вепсском наречии, обращаясь к своим соплеменникам.

Рабочие молча его выслушали и после взволнованно заговорили между собой.

— Ну и что теперь? — спросил Никита у старого вепса, который стоял чуть в стороне от остальных. — Что сказал ваш знахарь?

— Нойд сказал, что здесь похоронен великий богатырь, вождь и повелитель нашего народа. Вроде царя…

— Ты, старик, того… поаккуратнее! — не выдержал десятник. — Как это можно — какого-то дикаря сравнивать с его императорским величеством?

— Сам он был не нашей крови, пришел издалека, из-за моря, но правил нашим племенем много лет…

— Да мне-то что за дело до этого? — в сердцах перебил его Никита. — Что теперь делать? Как работу продолжить?

— Сейчас нойд будет говорить с мертвым вождем. Дух вождя скажет нойду, что нужно сделать.

На этот раз знахарь достал из своей котомки какую-то медную штуковину наподобие кадила, кожаный кисет и старое железное огниво. Он взял из кисета щепоть сухой травы, насыпал в чашу кадила, высек огонь и зажег траву.

Над кадилом поднялась тоненькая струйка голубоватого дыма, расползлась по сторонам, заколыхалась на ветру, принимая странные, причудливые формы.

Никита почувствовал незнакомый, удивительный запах, похожий на тот, что стоял в лавке, где торгуют чаем и разными заморскими пряностями. От этого запаха голова у него слегка закружилась, в глазах потемнело, потом, наоборот, все вокруг стало необыкновенно ярким и крупным, как будто к глазам десятника поднесли увеличительное стекло, какое видел он у немца-архитектора.