— Артемий! Защищайся, негодяй!

Датский офицер с торжественной напыщенностью принимал оружие, но так и остался стоять с комически протянутыми руками — в последнее мгновение Феклистов отдернул шпагу, и наши клинки скрестились. Датчанин посмотрел на нас с изумлением и его глаза чуть не вылезли из орбит, когда он заметил, что я сражаюсь босиком. Соотечественники его схватились за оружие, и сердце мое ухнуло: я думал, они меня подстрелят. Но датчане просто не знали, что делать: два вражеских офицера высадились на их берег и тут же сцепились между собою.

— Его высочество хочет знать, что здесь происходит? — кажется, голос принадлежал генералу Линдгольму, изъяснялся он по-английски.

— Ничего страшного, — прозвучал ответ Фредерика Тезигера. — Они не поделили женщину.

— Но во время войны дуэли запрещены! — возмутился генерал. — Нельсон повесил бы обоих!

— Вот мы и решили драться на вашей территории, — откликнулся я, отбиваясь от Феклистова.

Мне приходилось несладко. Пожалуй, я погорячился, вызвав его на поединок. Еще на «Брунхильде» мне довелось убедиться, что он отлично владеет шпагой. Чертова эта виконтесса! Из-за слов, сказанных ею напоследок, я потерял голову и зачем-то бросился на Феклистова! Я должен был заявить датчанам, что под маской военного перебежчика к ним явился простой уголовник, казнокрад.

— Ты хоть знаешь, кому предназначались эти деньги? — с издевкой в голосе спросил Артемий.

— Достаточно того, что государь император знает, — ответил я.

— Знает, — согласился Феклистов. — И даже изложил свое повеление вот в этом рескрипте.

Он выхватил из потайного кармана бумагу. Я застыл и за одно мгновение успел заметить, что вокруг нас образовалась свара. Датчане грозились расстрелять нас, если не прекратим поединок в непосредственной близости от их августейшего главнокомандующего. И пехотинцы моего отряда, не дожидаясь, приведут ли хозяева берега свою угрозу в исполнение, кинулись на противника врукопашную.

Феклистов воспользовался моим замешательством и ринулся в атаку. Но неожиданно какой-то датчанин, отброшенный английским ударом в челюсть, сбил с ног Артемия. Падая, тот взмахнул руками и выпустил бумагу. Рескрипт государя императора закружился над головами.

Десантники Отряда Висельника работали кулаками. В свалке мелькал Жан Каню. Я и не заметил, когда он оставил мадемуазель де Понсе и присоединился к англичанам. Почему-то никто до сих пор не пустил в ход ни кинжалов, ни огнестрельного оружия. И вдруг я увидел направленный на меня пистолет. Белобрысый датчанин решился нарушить спонтанно возникший уговор и с перекошенной от ярости физиономией целился в меня. Странное чувство, что сейчас все закончится, повергло меня в оцепенение. Я смотрел в прищуренные глаза стрелка и ждал выстрела. Но откуда-то вынырнул Жан и вырвал пистолет из рук противника. Тот бросился с ножом на моего камердинера. Увернувшись, Жан врезал белобрысому рукояткой по голове. Брызнула кровь. Датчанин, схватившись за лоб, отбежал в сторону, а француз ринулся в гущу схватки.

Артемий Феклистов попытался встать, но какой-то датчанин свалил его ударом в ухо. Откуда-то появился офицер с зажженным факелом, видимо, он решил разогнать дерущихся, распугав их огнем, словно диких животных. Вдруг он заметил подхваченную ветром бумагу, попытался перехватить ее и нечаянно подпалил.

Мне повезло — на меня больше никто не обращал внимания. Лавируя между дерущимися, я пытался поймать документ и налетел на стол. На нем лежала карта, стояла бутылка вина и несколько кубков. А по другую сторону стола возвышался молодой датчанин, окруженный телохранителями, но и без этого кронпринц Фридрих выделялся — особенной аккуратностью мундира.

Его высочество растерянно взирал на мордобитие, затем перевел взгляд вверх, заметил тлевшее на лету письмо, и его растерянность сменилась изумлением. Вытянув руки, я поддался вперед. Споткнулся, потерял равновесие, но и, падая, тянулся за письмом. Я промахнулся, грохнулся на землю, вскочил на четвереньки и, хлопая в воздухе руками, ловил круживший в воздухе документ.

Было мгновение, когда я столкнулся взглядом с кронпринцем. Его высочество не знал, чему удивляться больше: отряду десантников или чудаку, в этой суматохе спасавшему письмо?

Наконец мне повезло. Правой рукой я ухватился за какой-то шест, а левой поймал-таки бумагу. Я оказался в ногах у кронпринца и его личной гвардии. Его высочество оцепенел и смотрел на меня как на самое большое чудо, какое доводилось ему встречать. Я попытался подняться, но на меня налетел кто-то из дерущихся. Я вновь потерял равновесие, шест выскользнул из ладони, в руке осталась лишь какая-то веревка. Падая, я потянул ее за собой и при этом заметил, что кронпринц глянул куда-то вверх, затем вновь на меня, и лицо его приобрело совершенно потерянное выражение.

Я поднялся на ноги, несколькими хлопками затушил тлевшие края бумаги, и вдруг меня оглушил восторженный крик капитана Фредерика Тезигера:

— Урррааааа! Датчане капитулировали! Да здравствует Великая Англия!

Я спрятал письмо в карман, огляделся и только тогда обнаружил, что не просто сдернул веревку, а по неосторожности сорвал государственный флаг датского королевства.

Мои солдаты застыли в нелепых позах и глазели по сторонам, пытаясь уразуметь: бить или не бить? Датчане неожиданно начали кричать. Мы не понимали их языка, но были уверены, что они рвут глотки от радости. Единственное, что я разобрал, так это имя — Фридрих. Кронпринцу воздавали хвалу.

Датчане бросились с распростертыми объятиями к головорезам Отряда Висельника, началось братание. Откуда-то выполз мосье Каню.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил я.

— Датчане капитулировали, — ответил он.

— Что они кричат? — спросил я Тезигера.

— Они кричат «Да здравствует великий принц Фридрих!» — сказал Фредерик и добавил: — Они считают, что кронпринц проявил истинное королевское величие и ради спасения жизней своих поданных остановил бойню!

— Ах, вот оно что, — пробормотал я и столкнулся взглядом с кронпринцем.

Он смотрел на меня с возмущением. Я развел руками, извинившись этим жестом за случившийся конфуз. Но кронпринц не хотел довольствоваться моим раскаянием. Он вцепился мне в плечи и начал трясти, выкрикивая по-немецки:

— Никакой капитуляции! Никакой!

Кронпринц оказался довольно крепким физически, и к тому же я не осмелился применить силу против августейшей особы, так что болтался в его руках как тряпичная кукла.

Восторженные крики нарастали и слышались со всех сторон. Кронпринц наконец отпустил меня, сильно толкнув при этом. Я упал на землю, и тут же кто-то наступил мне на руку. От моего крика обидчик попятился, свалился через меня наземь, и я оказался лицом к лицу с французишкой.

— Жан! — рявкнул я. — Ни один датчанин не наступил на меня! Только ты мог отдавить руку своему хозяину!