— Почти пять. Извини, что разбудил. Не мог вырваться раньше.

— Ну, конечно.

Черт! Она ведь понимает, чем я занимаюсь, так к чему этот сарказм в ее голосе?

— Саша, я знаю, что уделяю тебе преступно мало времени сейчас, но ты же дочь военного. И понимаешь, что бывают такие времена, когда… черт! Ну не могу я иначе. Как бы ни хотел.

— Ладно.

— Нет! Не ладно! Я же вижу, что ни черта не ладно! Ты мне можешь сказать, что происходит?

— Все хорошо. Правда… Я просто слегка волнуюсь, и мне… немного одиноко и страшно.

— И чего же ты боишься? Потерять маленького? Так ведь опасность миновала…

— Я, наверное, все-таки совсем пропащая, но, знаешь, я боюсь совсем не этого.

— А чего?

Она смотрит, будто не решаясь сказать, а потом все же тихо шепчет:

— Я боюсь, что он — то единственное, ради чего ты еще приходишь.

Веду рукой ото лба к макушке. Молчу, потому что, если начну говорить, не сдержусь. А она все-таки беременная. Сашка осторожно выбирается из постели.

— Ты единственная женщина, с которой я когда-либо хотел быть. Я не знаю, что мне еще нужно сделать, чтобы ты мне поверила.

— Не трахать других баб, пока я…

— Я никого не трахаю! — рычу я.

— Ну, конечно. А с той певичкой ты просто… — Сашка осекается на полуслове, вдруг осознав, что ляпнула. Но уже поздно! Чертовски поздно. Я ее услышал. Сигнал поступил в мозг.

— О какой певичке ты толкуешь?

— Это неважно, — тут же идет на попятный Сашка.

— Нет, важно! Откуда ты это узнала? — сощуриваюсь.

— Добрые люди просветили.

— И ты поверила? После всего… ты просто взяла и поверила чертовым сплетням?

— Нет, — шепчет она, опускает взгляд в пол и головой качает. — Нет. Я поверила своим глазам.

— Что это означает? Что ты хочешь мне этим сказать?

— Ничего! Я вообще ничего не хочу… Только чтобы ты остался… Со мной. — Губы Сашки начинают подозрительно дрожать, лицо кривится. Мое сердце рвется к ней. Но в то же время в голове звенит тревожный колокольчик. Я чувствую — вот оно! Подсказка, которую я искал так долго.

— Саша! Посмотри на меня! Это очень важно… Я не спал ни с кем, кроме тебя, клянусь. Ли — это мое прикрытие. Вспомни, кто я… Ну?! Или ты думаешь, я могу свободно перемещаться по миру, не вызывая подозрения? 

Сашка опускает взгляд, но тут же его вскидывает. Теперь у нее не только губы дрожат, у нее дрожит подбородок, дрожат руки, тело дрожит. И вся она будто соткана из этой дрожи.

— Как ты вообще могла поверить… — тут уж мне не хватает дыхания. Замолкая, жадно хватаю воздух. А пока прихожу в себя, Сашка сгребает телефон с прикроватной тумбочки, пробегается по экрану пальцами и сует мне под нос фото…

— Откуда оно у тебя?

—  От Жданова. Он сначала наговорил мне всякого. Я не поверила. И тогда он это прислал…

Колесики в моей голове начинают крутиться с бешеной скоростью. Тут и личное, и рабочее — все сплетается. Я судорожно вспоминаю расположение гостей в посольстве, где кто стоял, кто мог сделать это фото. То, что Жданов по уши в дерьме, я уже не сомневаюсь, но через кого он ведет передачу данных?

— Саша, ты сейчас должна вспомнить! Говорил ли он тебе когда-нибудь о каких-то своих контактах или связях в ***?

— Я не помню… Ты же знаешь Жданова, он постоянно чем-то хвастается, а впрочем, подожди… Кажется, у меня есть одна идея!

Саша

Я не знаю мужчину, которого люблю. Думала, что знаю, но… ни черта. В следующую за нашим разговором неделю он открывается мне с совершенно неожиданной стороны. Он кажется таким отстраненным, холодным и жестким, что на ум приходит только одна мысль — все, я его потеряла. По глупости своей… потеряла. Из-за готовности поверить в худшее, тогда как он сделал, кажется, все, чтобы я в нем не сомневалась.

Ринат больше не смеется. Не гладит меня по животику. Приходит предельно собранный, по-армейски скупо справляется о здоровье, садится в кресло у моей постели, достает лептоп и сидит так — когда полчаса, когда минут сорок, погруженный в работу. А потом уходит, сославшись на дела. И самое страшное, что я понимаю — он меня не наказывает таким демонстративным равнодушием и не стремится задеть. Он просто не может иначе, дойдя до предела. Он просто устал бороться со мной. За нас бороться, понимаете?

Ну почему? Почему я такая дура?

— Меня завтра выписывают.

Орлов хмурит брови, захлопывает крышку Мака и ничего не выражающим голосом интересуется:

— В котором часу?

— Не знаю. Наверное, после утреннего осмотра.

— Черт, — он проводит рукой по волосам, — завтра не самый лучший день.

— Почему? Ты будешь занят?

— Более чем.

— Это случится завтра, да? Ну, передача данных? — впиваюсь в него напряженным взглядом, который на Рината не производит никакого впечатления. Он оставляет мой вопрос без внимания и даже не поднимает глаз. А впрочем, чего я хотела? Глупо было надеяться на ответ. Просто я так волнуюсь, как все пройдет… Так безумно волнуюсь! Я слишком долго зацикливалась на себе, забывая, как опасна его работа. А теперь, кажется, только об этом и думаю. Что, если его ранят в ходе операции или убьют? Господи, как я тогда буду жить? Для чего? Мою грудь обручем сковывает леденящий страх. Я сажусь на кровати, беру его за руку.

— Ринат… — облизываю губы.

— Не надо сейчас, Саша. Что бы это ни было, давай поговорим об этом, когда все закончится.

— Но…

— Ты же понимаешь, что мне нужно быть предельно собранным?

Я замолкаю. Потому что понимаю, да. Одно дело — вычислить шпионов, а другое — поймать их за руку. Не факт, что все пройдет как надо. Далеко не факт. И хоть мне неизвестны подробности дела, общее представление о происходящем я все же имею. Нетрудно догадаться, что Жданов вляпался в дерьмо. Скорее всего, он готовится слить данные разработки секретного вооружения арабам. Не знаю, кто еще задействован в схеме, но я в курсе, что основное звено — его школьный друг Дмитрий Быков, занимающий должность первого секретаря в том самом посольстве, где были сделаны фото Рината с певичкой. Взявшись изображать из себя Отелло, Жданов здорово сглупил. Но как же часто именно такие глупости приводят к краху самых изощренных и продуманных схем.

— Конечно. Извини.

— Я заскочу за тобой в десять. Нормально?

— Это необязательно, Ринат. Если ты занят…

— Я отвезу тебя домой, а потом займусь делами. Прием все равно вечером.