Возможно, в этот момент я начинаю в полной мере понимать весь смысла слова «любовь».

—Я убью тебя, — руки сжимают шею, Наташа продолжает сопротивляться, на фоне звучит отборный мат Мора. Он спешно подскакивает ко мне и за шею оттягивает от девушки, но я не вижу ничего, не слышу, лишь точечно продолжаю уничтожать то, что принесло так много боли всем нам. Никогда и никого я еще так сильно не хотел уничтожить, как эту дрянь в данный конкретный момент. Во мне всегда жила ненависть к кому-то, но такой всепоглощающей и черной — никогда. Сейчас она настолько зримая, что можно потрогать, в воздухе витает и мешает мне дышать.

Сердце грохочет о ребра, отдаваясь где-то в горле. Дыхание спирает.

Женский визг бьет по ушам, но меня не трогает. Мор с охраной оттаскивают меня от Наташи, втроем еле удерживая, а затем уводят причину всех проблем, и я понимаю, что выпотрошен. Взгляд падает на экран смарт-часов. Самое время.

—Выжать из нее все. Чего бы это ни стоило, — криком раненого животного кидаю Мору, с трудом поднимаясь с пола, и ухожу встречать Темного. 

СВЕТА

Когда кажется, что выхода нет, случается нечто, способное подарить чудо. Ты просто сталкиваешься с этим нечто, и оно вдыхает в тебя надежду. Призрачную и слабую, но все-таки надежду на лучший исход. Так и я, распахнув глаза после очередного забытья, осознаю, что меня развязали, и я больше не сижу на стуле, скованная противными веревками, больно впивающимися в кожу. Эта боль будет преследовать меня всю жизнь. Что тебе нужно пошевелиться, а не можешь. Что хочешь сдвинуться с места, но острые путы не дают. 

Я не слышу голосов, кроме одного. Он гадкий и противный, заставляет испытывать отчаяние. В моем деле это худший помощник.

Сейчас я лежу на матрасе, пропахшем сыростью, и думаю о том, как на самом деле хорошо не чувствовать себя связанным. Как же мало надо человеку, да? В темном помещении нет возможности рассмотреть окружающую обстановку, но, когда глаз привыкает, удается разглядеть контуры стола и стула, а еще двери. Стальной двери, которая явно выдержит и бомбежку. Окон нет. Находиться тут сложно и больно чисто на физическом уровне. О душевной боли я стараюсь не думать, не углубляться, иначе меня расплющит.

Пальцы рук и ног занемели от холода, глотку рвет на части. Хочется в туалет и кушать, так сильно, что живот сводит болезненными судорогами.  Ощущение, что в помещении по меньшей мере минус двадцать, каждый вздох дается с трудом, и ситуацию однозначно усугубляет адский жар изнутри. Как будто я сама представляю собой жаровню. Лед снаружи и яркое пламя изнутри.

Я стараюсь перебороть противные ощущения и встать с матраса, и первый же шаг похож на проход по битому стеклу. Из глаз брызгают слезы, но я глотаю истерику. Не место и не время.

Глаза начинают осматривать окружающую обстановку в поисках того, что можно использовать как оружие. Смешная ты, Света.

Голыми пальцами я вожу по грязному полу, касаюсь каждой поверхности и усиленно думаю. Отсюда самой не выбраться. Никак. В конце концов, я не долбанный супергерой с недюжинной силой, способной побороть и буйвола.  Я не мужик накаченный, а маленькая девочка. Пусть папа и обучил меня многому, так что обезопасить себя я точно могу. В случае чего, хотя бы навредить нападающему.

А там дальше будет что будет.

Моя одежда липнет к телу и абсолютно не греет. Волосы безумным клоком свисают по спине, и это все толкает в пропасть безнадеги.  Пока я не подхватываю саму себя за шкирку и не вынуждаю карабкаться вверх.

—Ну же, думай, Света.

В голове всплывают слова отца о том, что любая проблема имеет как минимум два пути решения, но я осматриваюсь по сторонам и не вижу ни одного. Кто-то поставил в углу помещения жестяное ведро, от этого становится одновременно легче и сложнее, значит, я хоть и справлю нужду, но буду здесь долго. Худо-бедно со стоном боли я использую импровизированный туалет поназначению, а затем с трудом поднимаюсь на деревянные ноги.

Папа учил меня уметь постоять за себя, он учил карабкаться, но я чувствую, что прямо сейчас стою на самом краю пропасти, ведущей в безысходность.

В какой-то момент мое внимание привлекает спинка стула, откуда торчит нечто ржавое и непримечательное на первый взгляд. Пальцы обхватывают металл, и я понимаю, что это старый шуруп, ввинченный так, чтобы спинка не отскакивала назад. Этому стулу лет сто, но сейчас я готова плакать от счастья за подобную находку. Мне с трудом удается прокрутить шуруп, чтобы вытащить свою надежду на спасение, все получается крайне меделнно. Сил на то, чтобы вырвать ржавый металл, практически нет, слезы смешиваются с потом и стекают по лицу безобразными дорожками. Я рвано глотаю воздух и молюсь, чтобы мне хатило сил на дальнейший рывок. Еще чуть-чуть.

Еще.

Когда заветный шуруп оказывается у меня в руках, я падаю на грязный пол и задыхаюсь от боли в легких. Грудную клетку сдавливает бетонной плитой, и в этот момент слышится характерный щелчок двери, а затем душещипательный скрип заставляет меня замереть, прижимаясь щекой к пыльному полу.

—Вставай давай, — прокуренный голос бьет по нервам.

Я молчу, и тогда этот голос становится осязаемым. Его обладатель хватает меня за руку и тянет наверх. Сжимаю руки в кулаки, намертво цепляясь в шуруп.

—Отпустите…меня, — шепчу, когда он тащит меня на кровать.

—Я дурак, по-твоему? — мужик хватает меня за подбородок и поворачивает голову на тусклый свет, льющийся из наполовину распахнутой двери. Снаружи слышится шелест листвы и какой-то монотонный шум. Где мы?

Мне видно только темное пятно и контур массивной фигуры.

—Я хочу есть, — облизываю пересохшие губы и прикрываю веки. Он должен понимать, что я безобидна.

—Будешь хорошо себя вести, поешь, — хмыкает и толкает меня на матрас. —Зашел проверить, как ты тут. Если все будет окей, и твой папка будет сговорчивым, то через пару деньков окажешься дома.

—А если нет? — выдавливаю хрипло, с трудом поворачиваясь на бок.

Мне плевать, главное, что теперь я понимаю: в случае чего, я попытаюсь сбежать. Но пока мне нужны силы. А они с каждым вздохом покидают меня. Я точно заболеваю, от переохлаждения или еще чего, может от всех нервов вместе взятых или от страха, но мне плохо. Так плохо, что кажется, будто бы упаду и умру.

—Тогда ты станешь моей персональной игрушкой, Светлана Рашидова, свет очей самого Темного.

Ужас сковывает тело, я даже не хочу думать об этом, но мысли о том, что он может воплотить свое обещание в жизнь, настойчиво находят дорогу к моему сознанию и заставляет поджилки трястись. Нет, нет, нет. Рука сильнее сжимает шуруп, я как натянутая струна замираю на матрасе и кусаю губы, пока не слышу звук закрывающейся двери. В тот вечер я вздрагиваю еще несколько раз от этого противного скрипа, в первый раз мне приносят еду. Обычные бутерброды из магазина, бутылка воды. Ничего более, на вкус пресно и гадко, но я жую и глотаю, превозмогая всю себя. Веки наливаются свинцом, мне стоит больших трудов держать глаза открытыми.