Я отпихиваю от себя полупустую бутылку и тяжелое головой прижимаюсь к стене, которая сейчас приносит слабое, но облегчение.

Когда дверь распахивается во второй раз, я слышу новый голос. Моложе и писклявее. Машинально я еще сильнее сжимаю орудие. Острые края впиваются во внутреннюю поверхность ладони. Подсознательно я понимаю, что может последовать далее, и, видит Бог, я к этом морально готова. Не физически. Потому что тело мое ослабло еще сильнее.

—Наконец-то мы одни. Поиграем? — мужик быстро заходит внутрь и в пару шагов оказывается передо мной, хватая за ноги. Едкий запах дыма и спирта впивается в носоглотку, когда я ощущаю широкие ладони, стальным захватном обхватывающие лодыжки. 

Страх на мгновение парализует, а затем я начинаю кричать, так отчаянно и громко, как еще никогда в своей жизни не кричала.  Сквозь вопль просачивается и плач, истерику уже не остановить, я понимаю это и начинаю вырываться на свободу. Это сложно сделать, потому что мои руки заламывают. Беспощадно. И помощи ждать неоткуда. Я одна здесь и сейчас.

—Нет, отпусти меня, подонок! — кричу, ощущая, как он придавливает меня всем весом сверху. Силы неравны, но в какой-то волшебный момент мне удается вырывать руку из цепкого захвата и со всех оставшихся у меня сил зарядить острым концом шурупа по лицу, смачно проезжаясь по щеке до шеи. Я вспарываю кожу и с ужасом понимаю, что могла бы и убить. Я бы могла сейчас все.

—Стерва, дрянь! — этот подонок кричит и корчится, перекатываясь на пол, у меня форы максимум пару минут, этого достаточно, чтобы рвануть к двери и, не разбирая дороги, нестись вперед. Что я и делаю, не ощущая своих рук и ног. Голова ватная и болит, а в ушах до сих пор стоит мой вой. Раненого животного.

—Твою мать, — слышится сзади, а затем меня сбивают с ног. —Я, блядь, сказал не трогать ее...Какая скорая, ты тупой? — все это фон. Ничего сейчас не значащий.

Я падаю плашмя, моментально чувствуя агонию от жесткого столкновения с бетонным полом. Не могло бы все закончиться легко и просто, нет. Но во всем этом я не предала хотя бы саму себя.

Я хотя бы попыталась.

Рука все еще сжимает окровавленный шуруп, пока кто-то не наступает на кисть и не вырывает из окоченевших пальцев единственное средство защиты.

Свет в глазах тухнет.

Пап, я пыталась.

НИКИТА

Первое что вижу, выйдя на улицу, — разъяренное лицо Рашидова, а следом и заплаканное — Нади. Темный взбешен и сдерживаться явно не собирается. В нем сейчас нет понимания, пощады. Скупое желание растоптать и удушить, что, собственно, я и хочу сделать с самим собой.

Любой на его месте сорвался бы, и я точно не исключение. Уже бы всадил пулю, и это без прикрас, но это я. Тот, кто не умеет сдерживать ненужные эмоции, не умеет выражать те, что важны и необходимы в данный конкретный момент.

А все почему? Потому что жизнь моя была всегда как гонка с высунутым языком. Сублимировать все пытался, не впитывая в себя эту жизнь. Разменивался на мелочи, на что-то абсолютно неважное и ненужное, зло держал на всех вокруг за то, что не случилось у меня так, как хотел, а потом и озверел окончательно, потерял человеческий облик. Очень поздно нашел дорогу к самому себе, слишком поздно, когда уже оказался на отшибе жизни и себя тогда уж точно не перекроить.

Если бы знать, где упадешь. Если бы можно было все вернуть, я бы много чего изменил, поменял, не совершил или исправил содеянное. Но как время нельзя вернуть, так и отнятые жизни нельзя воскресить. Ты можешь сколько угодно пытаться делать искусственное дыхание мертвецу, но все сводится к одному. Он мертв. И это моя конечная, где я точно буду отвечать за все свои грехи вне зависимости от того, чем на тот момент я оперировал.

—Я доверил тебе самое дорогое что у меня есть! Что ты сделал?! — Рашидов похрамывая двигается ко мне, а затем со всего размаху заезжает по челюсти, практически сбивая меня с ног.

Я отлетаю в сторону, но поднимаюсь, не смотрю на Темного, потому что не вынесу этот груз. Я себя возненавижу окончательно, прочитав в них и без того осязаемую истину. Мой косяк, провал и бок, я виноват, мою глотку рвет на части, а ненависть к самому себе достигает апогея. В глазах мутнеет.

—Мы ищем ее, — сплевываю кровь на землю.

—Я убью тебя, если с ее головы хоть волос упадет, помяни мое слово, Макарский, — хватает меня за шкирку. Люди Темного стоят и наблюдают. Никто не решается вмешиваться, когда «папа» решает вопросы. Я мог бы дать отпор, но вместо этого терпеливо принимаю свое наказание.

—Я уехал на гребанный месяц! Всего месяц, и за это время вы все проебались, вот что! Как я могу доверять теперь хоть кому-то? Я буду спрашивать со всех, мать вашу! — от этой фразы горячо любимая жена Арслана подбегает к нему, но одно лишь взгляда хватает, чтобы охрана молча подхватила ее за руки и повела в дом.

—Арслан, сохрани здравый смысл, нам нужен он, чтобы спасти дочь. Твою единственную дочь, Рашидов! — Надя кричит сорвавшимся голосом, обхватывая шею рукой.

Как мать ее можно понять, и даже на минутку не хочется представлять ее состояние, мне хватает и моего.

Я захлебнусь в собственной крови, если со Светой что-то случится. Надя на мгновение прищуривается, а затем отворачивается, являя убитый горем профиль.

Это гребанный ад, чертов ад, в котором я горю в подвешенном вниз головой состоянии. Я чувствую эти раны, агонизирующие от каждого вздоха.

Атмосфера накаляется до предела, но я не двигаюсь, всматриваясь в Надю, которая уже беззвучно плачет и размазывает слезы по бледным щекам, обескровленным. Она оборачивается, все еще двигаясь к дому. Ее глаза прожигают во мне дыру. Женщина все хватается за обвивающие ее руки и беззвучно что-то шепчет.

Это всегда больно: смотреть на ее страдания, понимать, что ты в очередной раз становишься причиной лавины отчаяния, что обрушивается на маленькую девочку. Для меня она навсегда останется таковой. Сколько бы лет ни прошло.

Рашидов тянет меня на себя, когда я спрашиваю:

—Ты думаешь, я сам себя не урою, если с ней что-то случится?

—Вот только кому легче станет от этого, а? — крик Арслана глушит. Никому не станет легче.

Мор всех созывает в доме, бегло раскладывает все по полкам в то время, как упертая Надя сидит в обнимку с Аишей в самом углу на кресле и внимает каждому слову, что так или иначе связано с дочерью. Племянница Арслана без конца во всем винит себя, только в реальности за последствия должен отвечать я.

Ход дела прост: подняли на уши всех, даже тех, с кем были натянутые отношения. Подключают связи, бывших друзей, друзей друзей, и даже незнакомцев.

Темный раздает указания и спустя долгих три часа, когда Надю и Аишу практически силой уводят в спальню, сдабривая успокоительными, а люди расходятся для выполнения определенных задач, в огромном зале за бокалом виски остаемся мы с Арсланом наедине.