* * *

У подъезда стоял автомобиль «рено», за рулем сидел подполковник Коптев. Около трех часов пополудни мотор выехал из предместий Минска и покатил в юго-западном направлении по разбитой, ухабистой Брестской дороге.

Они обгоняли многочисленные фуры с провиантом, тщательно укрытые мешковиной военные обозы, которые тянули замученные мохноногие владимирские тяжеловозы. Хлопали бичи, скрипели колеса, в небе сколь зили жаворонки. Здесь же плелись маршевые роты, тащились к передовой пока еще пустые санитарные экипажи.

Все это, поднимая до неба пыль, беспрерывной цепью шевелилось, двигалось, брело в покорном отчаянии к линии фронта, чтобы месяцами лежать в сырых окопах, рвать своими телами проволочные заграждения.

На передовой их ждали генералы, мечтая собрать всю эту человеческую многотысячную массу в мощный кулак, который нанесет врагу победоносный, сокрушительный удар.

Штаб Западного фронта находился в городке Несвиж.

В штабе дивизии Джунковского встретили радостно, ибо офицеры были замучены небывалым доселе падением дисциплины и брожением солдат и теперь в своем командире видели того, кто наведет порядок.

Пока в столовой готовили праздничный ужин, Джунковский занялся разбором скопившихся деловых бумаг.

Наконец уселись за большой стол. Собрали всех старших офицеров. То и дело звучали тосты:

— Пьем за благодетеля нашего, неустрашимого человека и мудрого стратега Владимира Федоровича Джунковского, который слуга царю, простите… э… демократической России и отец солдатам. Теперь с вашей помощью, Владимир Федорович, мы порядок наведем!

— Подымем бокалы за здоровье отца и любимого командира, виват Владимиру Федоровичу!

С рюмкой наконец поднялся сам Джунковский. Он сказал:

— Столь горячая встреча меня очень тронула, спасибо вам, друзья. Но признаюсь, она меня и смутила. Вы слишком много надежд возлагаете на мое влияние. Но одно обещаю твердо: я никогда не изменю России! У нас нет иной родины, мы, слава богу, не интернационалисты, которые не помнят своего родства и под гуманные лозунги разлагают нашу Отчизну. Так выпьем за то, чтобы каждый из нас выполнил долг перед родиной, за великую и неделимую Россию! А если доведется умереть, так это только раз…

Все крикнули «ура!» и дружно выпили.

В столовую вошел дежурный офицер Семенов. Он наклонился к Джунковскому, негромко произнес:

— Ваше превосходительство, в расположение штаба прибыл полковник Соколов. Куда прикажете провести его?

Джунковский задумался. Он понимал, что через день-другой Соколов станет для тех, кто сейчас сидит за столом, «предателем». Чем меньше будут знать о Соколове, тем меньше будет ненужных пересудов. К тому же многие помнили газетные статьи, в которых Соколова называли «перебежчиком и отщепенцем». Он приказал:

— Капитан, проводите полковника в мой кабинет и прикажите туда же принести ужин и бутылку хорошего коньяка. Передайте Аполлинарию Николаевичу, что я скоро приду к нему. И распорядитесь приготовить гостю в офицерском домике отдельную комнату.

— Есть! — Семенов побежал выполнять приказ.

…Через четверть часа Джунковский поднялся из-за стола, извинился перед офицерами и, сославшись на дела, поспешил к любимому другу. Застолье Джунковский продолжил с глазу на глаз с дорогим приятелем.

* * *

Испокон веку застолье на Руси было лишь поводом для беседы, когда можно раскрыть перед другом-приятелем свои душевные раны, излить накопившуюся боль, спросить совета.

Так случилось и на этот раз. Джунковский, малость захмелев, говорил:

— Ты пойми, Аполлинарий Николаевич, что громадная армия на глазах рушится! А это тебе не шутка — миллионы дезертиров с винтовками. Вот видишь на столе — папки с распоряжениями и приказами, с рапортами о всех событиях, которые случились за две недели моего отсутствия. Я уже успел заглянуть в них — оторопь берет. Вот, к примеру, характерный приказ о происшест вии в Семнадцатой Сибирской дивизии. На железнодорожной станции Замирье у нас находился громадный склад с военным имуществом шестьдесят седьмого Сибирского стрелкового полка. По неизвестной пока причине этот склад загорелся. Что делать? Естественно — тушить! Станция переполнена солдатами. Сторожа склада бросились к ним: «Братушки, помогите спасти от огня винтовки и военное имущество!» Солдаты интересуются: «А сапоги на складе есть?» — «Нету сапог! Да и какая вам разница, есть они или нету, — все равно казенные. Давайте скорей, а то огонь на другой склад перекинется…» И вот эти, с позволения сказать, солдаты спокойно отвечают: «Да и хрен с этим имуществом, пусть горит! Вот если бы на складе сапоги были, ну, тогда совсем иной резон…» — «Но ведь там более полутысячи новеньких винтовок!» — «Нам винтовки без дела — свои бросили, а для вас новых наделают!» Так склады выгорели, а солдаты любовались пламенем, отпускали ехидные шуточки, матерились и спокойно курили.

Соколов спросил:

— Ну а к немцам по-прежнему бегают?

— Еще как! И уже не только солдаты — некоторые офицеры пристрастились. Позавчера двое подпоручиков пятьдесят девятого полка — Захаров и Зверев — привязали к палке белую тряпку и потопали на вражескую сторону.

— И чем закончилось это путешествие?

— Провели в приятном общении с немцами более часа. Теперь сидят под арестом, ждут печальной участи.

— И какое наказание их ждет?

Джунковский вопросительно взглянул на Соколова:

— Любопытно, как ты, друг любезный, наказал бы их? Только что прибыли из Рязанского училища. Теорию сдавали, возможно, на отлично, а тут началась практика: сырые окопы, вши, не подчиняющиеся командам солдаты, по вечерам скука смертная, мама давно из дома не пишет… В атаку еще ни разу не ходили, от канонады не глохли, проволочные заграждения грудью не рвали, омерзительный запах трупов не вдыхали. А тут солдаты сказки рассказывают: дескать, немцы — народ замечательный, культурный! Весело живут, граммофон заводят, на губной гармошке пиликают, фотографии девиц держат — Европа! Вот любопытно юнцам стало, да и азартно: риск, мол, благородное дело! Так и решились на преступление, знакомство завели, даже домашними адресами обменялись: дескать, после войны друг к другу в гости станем ездить, а войне скоро капут!.. Как теперь поступить с ними? По-настоящему: трибунал и расстрел! Чтобы другим неповадно было.

Соколов возразил:

— Но других ты не расстреливал, которые хлеб немцам таскали?

— Конечно, коли смертная казнь была отменена. И потом, одно дело — темные, порой неграмотные солдаты, а эти — офицеры! Где их честь? Какой пример они подчиненным дали? Я бы поставил подпоручиков к стенке. Жалко было бы до слез, но родному сыну такое не простил бы.

Соколов ловко перевел на шутку:

— Ну, дорогой Владимир Федорович, у тебя еще и жены нет, а ты о сыне размечтался. Все у тебя впереди — красавица невеста и куча баловных детишек…