Увидев наконец свет, Инга на ходу сориентировалась, нашлавыход и выскочила на улицу. Портьера волочилась за ней, точно шлейф заневестой, и бряцала кольцами. Отыскав глазами свои «Жигули», возмутительницаспокойствия прибавила ходу, прыгнула за руль и, виляя с левой полосы на право,помчалась по улице. Машины немедленно загудели, выражая свое возмущение«чайнику», но тот продолжал улепетывать во все лопатки.

Только возле дома Инга смогла оценить понесенный ущерб.Во-первых, ее куртка осталась в ресторане — пропала безвозвратно. Если онаявится за ней завтра, ее точно арестуют и вообще — покроют позором. Еще и наработу сообщат. Чтобы Треопалов узнал о ее выходках? Не-ет. Пропадай, куртка!

Во-вторых, что-то было не в порядке с ее головой. Назатылке, кажется, вскочила шишка, и лоб болит невероятно. «Надо зайти, кВерлецкому, — решила она. — Раз уж такие пироги, пусть он меняполечит». Сегодня она ничего не имела даже против укола — потрясениянаслаивались одно на другое и в конце концов вымотали ее до предела.

На улице было холодно, колючий снег летел в лицо и забивалсяв ноздри. Осталось ко всем ее бедам только получить воспаление легких! Когдаона вылезла из машины, то вытянула следом за собой занавеску. Портьера быласерой и пыльной, такие висели на входе в старых кинотеатрах. Деревянные кольцапостукивали друг о друга, словно косточки скелета.

Инга набросила занавеску на себя и широким жестом запахнулаее, точно старинный плащ. И отправилась к Верлецкому. Выпростать руку изскладок материи никак не удавалось, поэтому она постучала в дверь ногой.

— Кто там? — подозрительно спросилВерлецкий. — И зачем колотиться, если есть звонок?

— Открой мне! — заныла Инга; Отчего-то именно принем ей особенно хотелось ныть. — Мне голову разбили!

— Опять?! — возмутился Верлецкий, распахивая дверьквартиры. — Чем ты, черт побери, занимаешься?

И тут он увидел ее в занавеске, с несчастной физиономией исодранным лбом.

— Мне нужно продезинфицировать ссадину наголове, — продолжала стенать Инга.

— Тебе нужно продезинфицировать мозги! Входи же. И чтоэто на тебе за чихня с колечками?

— Где твой любимый Роберт? — Инга началавыпутываться из портьеры, задевая локтями за стены и вешалку. — Почему онобещал мне помочь, а сам куда-то испарился?

— Да ладно. Раз он сказал, что поможет, значит,поможет.

— Он слишком тянет, — попеняла Инга, вспоминаяфизиономию Юдина. Ей не светило выступать против этого типа в единственномчисле. — Может быть, он уже что-то узнал?

— Вполне возможно.

Верлецкий окинул ее критическим взором и сказал:

— Н-да-а-а… Это тебя на новой работе так отметелили?Чем ты там занимаешься, а? Вчера ты мне поклялась, что не станешь ни во чтоввязываться!

— А кто вместо меня будет это делать?

— Может быть, тебе следует помириться с Григорьевым?

В ответ Инга поглядела на него презрительно и ничего неответила. В коридоре появился Аладдин, лег в занавеску и принялся уминать еелапами, треща, словно трактор.

— Ты что же, шла по улице в этой штуковине? —удивился Верлецкий. — Такое впечатление, что ее откуда-то сорвали.

— Моя голова, — напомнила Инга.

Верлецкий поджал губы и отправился за аптечкой. На лице унего было написано раздражение.

Пожалуй, он говорил фразочку типа этой: «Тебе надо было идтине ко мне, а в травмопункт» или: «Представляешь, что будет, если все сосединачнут ходить ко мне лечиться?» Однако он сдержался и ничего не сказал.

— И все-таки, — начал Валерий, протирая ссадинукакой-то жгучей дрянью. — Что случилось?

— Я выследила Киллера, — с тайным удовлетворениемпризналась Инга.

Верлецкий среагировал на это сообщение совсем не так, как ейхотелось.

— Ты что, дура?! — закричал он. — Тебе житьнадоело?!

— Что ты на меня орешь? — удивилась она. — Тыведь даже не знаешь, кто он такой.

— Не знаю и знать не хочу! И вообще… Тебя надонемедленно посадить на больничный!

— О-о! Врачебный синдром. Другими путями бороться снеприятностями ты, по-видимому, не умеешь.

— Ты что, явилась меня оскорблять?!

В таком духе они препирались еще некоторое время и осталисьстрашно недовольны друг другом.

— Зря я сюда пришла! — напоследок сказала Инга,влезая в его старую куртку, которую он ей выделил. И завела свою старую песню:

— Врачи должны поддерживать тех, кто к ним обращается…

— Я тебе ничего не должен! — взорвалсяВерлецкий. — Вот если бы ты попала ко мне в реанимационное отделение черезприемный покой, я был бы тебе должен со всех сторон! А так — дудки! Ты даже нев состоянии смирно сидеть на работе и подписывать бумажки. Тебя все время тянеткуда-нибудь отправиться и что-нибудь вытворить.

— Никогда больше к тебе не приду! — выпалила Инга,сердито дергая дверь за ручку. — Даже если ты будешь умолять — я не приду!Даже если ты станешь ползать передо мной на коленях — не приду!

Даже если я попаду в реанимацию — не приду!

— Тебя привезут, — пообещал Верлецкий, пиная ногойзанавеску.

Захлопнув за собой дверь, Инга в слезах бросилась домой.Прибежала и стала звонить Таисии, всхлипывай и всхрюкивая. Именно на неевывалила она все последние новости. Таисия ахала и охала. Больше всего еепотряс Гладышевский, забравшийся в гроб с атласной обивкой.

— Ты сможешь найти этот дом при свете дня? —спросила она Ингу.

— Н-не знаю, — икнула та, проглатывая последниеслезы. — Наверное, смогу.

— Переулок ты помнишь?

— Н-нет, но это где-то близко. Я помню вывески. Рядомресторанчик и магазин «Оптика», а над подъездом, в который вошел Гладышевский,вывеска: «Хотапиусе».

— Ха! — воскликнула Таисия. — Какое потешноеслово. Что бы это значило — Хотапиус?

— Понятия не имею.

— Какая-то смесь Хоттабыча с архивариусом!

Предлагаю в ближайшее время обследовать тот район, найти«Хотапиус» и все там разведать. Ты согласна?

— Я-то согласна, а ты? Мне не хочется, чтобы тырисковала!

— Брось, Инга; это так интригующе! Хотя и страшно. Ноочень интригующе.

— — Если бы ты это видела…

— Есть еще вариант, — немедленно подхватилаТаисия. — Прямо с утра отправиться в милицию.

Написать заявление, где все подробненько изложить. Ну..,может, про говорящую собаку не нужно рассказывать. И про Гладышевского в гробутоже…