Хали, дружелюбно глядя на Хасана, шептал:

— Поедем вместе в Багдад, я познакомлю тебя с лучшими людьми нашего города и его славой — с Абу-ль-Атахией, Ибн Дая, Абу Халсой. Даже если ты и едешь тайно, тебе не найти лучшего убежища, чем среди нас.

Хасан с досадой прервал его:

— Нет, брат мой, я не скрываюсь, и если попадусь в руки стражников или блюстителей правоверия, то только по твоей вине — посмотри, как следит за нами этот скверный старик. Лучше ляжем сейчас, а рано утром отправимся в путь — нам ведь уже недалеко.

И вот они с Ибн ад-Даххаком аль-Хали подъезжают к «Городу мира». Холодный утренний ветер режет лицо, руки мерзнут. Хасан плотнее закутывается в толстый шерстяной плащ, но не может согреться.

— Да, — подмигивает ему Хали, тоже съежившийся в седле, — сейчас бы выпить неразбавленного красного вина! Ничего, не унывай, брат мой, скоро мы будем уже в Кархе, а там каждая винная лавка — мой дом.

Несмотря на ранний час, дорога к Багдаду запружена, и ехать приходится шагом. Без конца вливаясь с боковых дорог, идут повозки, груженные мешками и камышовыми корзинами. Шагают пыльные злые верблюды; их шеи торчат, как мачты судов у басрийского берега, среди лодок. Густые тучи пыли возвещают о приближении стада овец. Тогда всадникам приходится потесниться на обочину. Овцы, подгоняемые палками пастухов, бегут плотной массой, волна шума — блеянье, крики, ржанье, хрип верблюдов, истошные вопли ослов — налетает вместе с мелкой пылью, забивая уши, глаза, кажется, сейчас задохнешься. Приходится прикрывать голову и лицо плащом, а когда стадо проходит, кажется, будто оглох.

К путникам привязался нищий-оборванец, еще не старый. Вытирая одной рукой слезящиеся глаза, другой он цепко держался за стремя Хасана. Тот несколько раз легонько отжимал его коленом, но потом, взглянув на его зловонные и пропитанные жирной грязью лохмотья, представил себе, сколько вшей гнездится в них, подобрав полу кафтана и отдернул ногу. Заметив это, нищий загнусил:

— О благородный молодец, брось одну монетку из того набитого добром кошелька, который выглядывает из складок твоего пояса!

Хасан раздраженно ответил:

— У меня ничего не выглядывает, а из-под твоих одежд выглядывают парша и чесотка, и все твои вши заткнули себе уши, чтобы не слышать твоего гнусавого голоса.

Хали расхохотался, с интересом прислушиваясь к разговору. Нищий, немного озадаченный быстрым ответом Хасана, не сдавался:

— Ты ведь благочестивый мусульманин, и если видишь, что твой ближний поражен бедностью, которая хуже, чем чесотка или парша, ты должен помочь ему. Подари мне свой плащ — и ты вознесешься на небо.

Раздражение Хасана улеглось — его стал забавлять назойливый попрошайка. Он, улыбаясь, ответил:

— Брат мой, но у меня нет другого.

Словно обрадовавшись его ответу, нищий крикнул:

— А Всевышний Аллах говорит в Своей Святой Книге: «Они, — то есть, правоверные, — предпочитают ближних, даже если нуждаются в чем-то».

Хасан быстро ответил:

— Брат мой, эти чудесные слова Корана были ниспосланы в июле и касались они жителей Хиджаза, в нем ведь не говорится, как поступать жителям Ирака в декабре.

Хали еще громче расхохотался, а нищий, выпустив из рук стремя, разочарованно сказал:

— Э, да вы из нашей братии, не стоит, видно, тратить на тебя красноречие!

Быстро оглядевшись, он увидел неподалеку всадников почтенного вида, и, проталкиваясь в толпе, стал пробираться к ним.

Дорога стала еще шире. Справа неожиданно открылся широкий грязноватый канал Сарат, по которому плыли разные суда и лодки — круглые, плетенные из камыша и обмазанные смолой, парусные суденышки и купеческие корабли с иноземными товарами. Слева послышался глухой шум, будто кто-то бил кулаками по воде. На пологом берегу глубокой узкой протоки столпились десятки повозок, нагруженных камышовыми корзинами, в воздухе стояла желтоватая пыль.

Полуголые чернокожие рабы, надрываясь, тащили тяжелые корзины, опрокидывали их в деревянный желоб. Золотистые струи пшеницы, шурша, лились по желобу, как золотая река.

— Это мельницы Патриция, они тянутся далеко по берегу, в них обмолачивают почти всю пшеницу Верхнего Ирака, — сказал Хали.

В это время один из рабов, подвернув ногу на скользких зернах, упал, корзина опрокинулась, и золотая река полилась на землю. Надсмотрщик появился мгновенно, будто из-под земли. В шуме мельниц и проходившего блеющего стада не было слышно ни ударов плети, ни крика. Надсмотрщик бесновался вокруг лежащего в желтой пыли чернокожего. Когда он отошел, по земле текли струйки крови, а раб не шевелился.

— Поистине, воздаяние не по проступку, — вздохнул Хали, — но сейчас зинджи дешевле пшеницы.

Хасан отвернулся и опустил голову, стараясь поскорее проехать это место. Он не раз видел, как убивали людей, но никак не мог привыкнуть к этому. А Хали, как будто ничего не случилось, рассказывал:

— Видишь, там уже начинаются финиковые рощи, которые развел аль-Басри, знаменитый садовник, получивший за свое искусство большие наделы. А тут река Кархая, которая течет в Тигр, она дала имя самому большому кварталу города — Карху.

Хасан ехал молча, ему не хотелось говорить; не радовала ни яркая зелень пальмовых рощ, ни веселый блеск зеленоватых вод рек. Наконец Хали, ненадолго замолчав, спросил его:

— Брат, неужели ты опечален тем, что избили черного раба? Клянусь жизнью, у нас избивают и рубят головы и свободным, а если надевать траур по каждому, будешь всю жизнь ходить в черном.

— Нет, мне стало грустно, потому что я задумался над тем, зачем Аллах бросил нас в такой мир, — ответил Хасан.

— Разве ты философ или богослов, чтобы думать об этом? — нетерпеливо прервал его Хали. — Ты поэт, не порть себе печень такими размышлениями, а то твои стихи прокиснут, как прокисли глаза и мысли у всех джабаритов, кадаритов и им подобных. Лучше посмотри вперед, ведь мы подъезжаем к Басрийским воротам!

Хасан поднял голову. Дорога опять стала уже, по бокам шли каналы, сплошь запруженные судами. Казалось, будто вода заросла камышом — так густо она утыкана остриями мачт. Впереди, на дороге, люди сбились в густую толпу. Поднявшись на стременах, Хасан различил впереди блестящую полосу воды.

— Что это? — спросил он, обернувшись к Хали.

— Мост на судах. Доставай два данника: за себя и своего коня. А если ты богат, можешь заплатить и за меня. Только наберись терпения, ведь, как говорит Аллах в Своей Книге: «Терпение лучше всего». Видишь, сколько народу скопилось у моста, и ни один из них не пройдет, пока не заплатит что причитается.

— Точь в точь как прямой путь, ведущий в рай, — усмехнулся Хасан. — И здесь всегда так?

— Сегодня четверг, люди едут на рынок, потому что в пятницу торговать запрещено, но христиане и иудеи часто обходят это запрещение, ведь они не соблюдают пятницы.