В дверь комнаты деликатно ткнулся угрюмый Фрам. Вошел, посмотрел вопросительно и распластался рядом на полу, умильно глядя на толстый розовый кусок колбасы на Люсином бутерброде.

— На, ешь, ненасытная утроба… — кинула она колбасу Фраму. — Я и черным хлебушком сыта буду… Лишь бы вы меня в покое оставили! Знаешь, как я сегодня устала? Еще и проревела весь день, остановиться никак не могла… — продолжала она тихо беседовать с собакой. – А теперь вот надо еще и с тобой гулять… Давай сегодня все по–быстрому сделаем, ладно?

В кармане пиджака вдруг призывно и весело задребезжал мобильник, отвлекая сразу от грустных мыслей.

— Да, Илья… Да, я дома… Что? Ну давай, мы с Фрамом еще не гуляли… Подъезжаешь уже? Да, сейчас выходим! А почему у тебя голос такой? Да ладно, я же слышу… Что взять? Поесть? Да что случилось–то? Ладно, я бутерброды возьму и кофе в термосе сделаю…

Нажав на кнопку отбоя, она долго еще смотрела на молчащий мобильник, нахмурив брови, потом быстро встала и вышла из комнаты. Шурочкины рыдания возобновились с удвоенной силой и интенсивно продолжались все время, пока Люся спешно резала бутерброды и заваривала в термосе крепкий кофе.

— Фрам, гулять! – громко позвала она из прихожей собаку и, сильно хлопнув дверью, выскочила на лестничную клетку. « Вот же актрисулька хренова, трудно ведь сидеть и просто так всхлипывать! Наверное, последней идиоткой себя чувствует, бедная…», — думала она, спускаясь с Фрамом по лестнице. — « И в самом деле куда–нибудь уйти, что ли? Невозможно же жить изо дня в день в этом кошмаре…»

Подходя к скверику, она издалека еще разглядела Илью, сидящего на их любимой скамейке. Он встал, опершись рукой о стоящую рядом большую дорожную сумку, шагнул ей навстречу.

— Ты что, ехать куда–то собрался? – удивленно уставилась она на его сумку. – Или решил у нас с Шурочкой навеки поселиться?

— Ты поесть–то принесла? — спросил Илья, сердито глядя на нее исподлобья. – Я умру сейчас, а она тут шутки шутит…

— А ты что, не из дома?

— Нет. Я еще утром ушел.

— На, ешь быстрее. Вот тут бутерброды с сыром, а тут – с колбасой… Почему у тебя так руки дрожат? Да что случилось, Илья, в конце концов?! Я же вижу – ты сам не свой… Рассказывай давай!

— Да сейчас, подожди! Только сядем сначала, я с духом соберусь…

Люся отпустила Фрама, уселась, как обычно, на закругленную спинку скамейки и нетерпеливо уставилась на Илью, жующего бутерброд с сыром.

— Да не торопись, горе ты мое, подавишься же…

Илья, проглотив последний кусок и допив кофе, неторопливо и аккуратно закрутил крышку маленького термоса, потом с усилием потер руками уставшее бледное лицо и встряхнул головой, уронив на глаза длинную белобрысую челку.

— Не спал сегодня всю ночь, ничего не соображаю…Потом на лекциях еще сидел… — тихо, как будто сам себе, пожаловался он, глядя куда–то в сторону.

— А почему не спал–то?

— Да отца провожал. Ты знаешь, ко мне ведь отец приезжал из Краснодара!

— Да ты что! Ну, вот видишь, а ты говорил, что он и не признал тебя даже… И вдруг сам заявился? Надо же! Я думала, так не бывает…

— Ну да…

— Слушай, а тебе ведь обзавидоваться теперь можно, ты кругом в родителях — и отец у тебя есть, и отчим, и бабка замечательная! А меня, знаешь ли, Шурочка из дома выгоняет…

— Как это?

— А вот так. Компрометирую я ее своим возрастом, видишь ли. Придумала сама себе какой–то новый роман с продолжением, а я в него ни с какого боку не вписываюсь. Такую истерику мне сейчас закатила! И что мне делать прикажешь?

Тут же глаза ее вновь наполнились слезами, губы задрожали и предательски поползли уголками вниз.

— Люсь, не плачь! — Торопливо схватил ее за руку Илья. – Поехали со мной, раз такое дело!

— Куда это? – сквозь слезы спросила Люся, недоверчиво отстраняясь.

— К отцу. В Краснодар. Я сегодня обязательно должен туда уехать…

— Я? К твоему отцу? С чего это ради?

— Люсь, поехали, правда! Тебе ведь все равно отдохнуть надо, отойти как–то от всего этого…

— А поехали! – звонко, с надрывом вдруг выкрикнула Люся, так, что испуганно оглянулась и шарахнулась в сторону проходящая мимо их скамейки толстая тетка с двумя большими кошелками. — Пусть они тут все остаются, как хотят! Романы с молодыми шефами заводят, новые семьи строят на чужом горе – а мы уедем! Чего им мешать–то, правда? Поехали! А Петровской я завтра утром позвоню, объясню все… Скажу – не могу я тут больше жить, лишней оказалась. Она тетка умная, поймет… А он какой, твой отец? Он меня не прогонит?

— Нет, не прогонит. Поверь – ни за что не прогонит, ни при каких условиях! Я тебе потом про него все расскажу… А еще у меня куча братьев есть, представляешь?

- Все! Поехали! А когда? Я прямо сейчас хочу поехать! Я здесь больше не могу оставаться! Поехали прямо сейчас, а? — снова закричала она, колотя себя кулаками по коленкам.

- — Люсь, успокойся. У тебя опять истерика начинается… Иди лучше соберись, а я пока тут с Фрамом побуду. Поезд ночью отходит, а нам еще билеты успеть купить надо. Тебе полчаса хватит? Иди, я поднимусь за тобой…

Ровно через четыре часа они, застелив кое–как свои временные места серым казенным бельем, тут же и провалились в глубокий сон, отдавшись во власть убаюкивающего стука колес знакомого уже поезда сообщением Екатеринбург–Краснодар, послушно развозящего этих странных, таких близких и таких далеких людей по разным точкам их разных и переплетающихся зачем–то судеб…

27

Почему–то всегда хорошо спится–то под стук колес — вагонная полка плавно опускается вверх–вниз, баюкая, словно в колыбели, и сны снятся хорошие, радостные и беззаботные, как в детстве, и утреннее солнце очень деликатно, стараясь не разбудить раньше времени, заглядывает в квадратное вагонное окно… А поезд мчится вперед, в желанное неизведанное, обещая новые встречи и новые радости…

Только Илья давно уже не спал, лежал и мерз, свернувшись твердым калачиком под одной только тонкой простынкой, потому как одеяло свое еще ночью накинул на спящую Люсю. Ей нельзя мерзнуть, она же девочка. Сестренка… Слово вовсю сопротивлялось и ни за что не хотело ложиться на язык, но надо ж как–то привыкать, в конце концов, что у него теперь сестра есть. У него раньше и отца не было, а теперь есть. У него даже и братья теперь есть для полного счастья… А вот мать ему жалко — плохо он ей сделал. В который уже раз. Но что он мог, ничего больше и не мог… И все равно — надо было то письмо помягче как–то написать, что ли. Вот скоро она уже с дежурства придет, прочитает…Каким–то очень уж жестким оно у него получилось. Написал, что уезжает к отцу, что без него им всем места и хватит, и квартиру менять не надо…Может, бабке позвонить да попросить, чтоб порвала его?

— Привет, Молодец–Гришковец… Доброе тебе утро! – села на своей полке Люся, протирая спросонья глаза.