— Да, слышу, мам… Я не вернусь, мам… Ты же знаешь — почему…

— …Люся, это такое унижение, если б ты знала! Я не вынесу этого, доченька! – рыдала в руке у Люси трубка Шурочкиным голосом. – Он меня уволил, представляешь? Я пришла утром на работу – а там сидит другая секретарша! Молодая, длинноногая! Он мне сказал, что в моем возрасте быть секретарем уже неприлично–о–о…. Это ужасно, Люся… Это катастрофа… Как стыдно–то, господи…

— … Сынок, я же для тебя хотела… Ты пойми — я очень тебя люблю! Я только для тебя стараюсь… Ну, хорошо, не буду я требовать никакого обмена квартир… Ты этого хочешь? Да пожалуйста! Только вернись, прошу тебя…

— …Люся, приходи домой, пожалуйста! Мне плохо, Люся! Я умру сейчас! Боже , какое унижение…Так мне и надо, дурочке… Как же мне жить после этого? Не хочу, не хочу…

— Мам, ну не надо так! Подумаешь – работу потеряла! Другую найдешь, даже лучше еще!

— Люсь, ты прямо сейчас приходи, а?

— Я не могу сейчас, мама, я в поезде еду. Ты продержись как–нибудь недельку, ладно? В квартире порядок наведи, собой займись…

— Нет, не хочу собой! Не хочу больше… Господи, как стыдно мне, Люся…

— …Илья, ты ведь вернешься? Прости меня, сынок… Все будет хорошо! Я больше никогда, ты слышишь, никогда…Я поняла…

— Мам, не плачь, пожалуйста! Конечно, вернусь! Через неделю уже вернусь! И бабку Нору там не обижай, ладно?

— Я тебя буду ждать, Илюшенька… Ты же мой сын, и я тоже умею тебя любить…

— …Люсь, только ты давай быстрей возвращайся, ладно? Я ж тут умру без тебя! Мне так плохо без тебя…Ой, Люсенька, какая же я дура, старая и безмозглая…Господи, стыдно–то как… Как я живу, доченька? Как же я тебя так прогнала–то? Ты прости меня, доченька…Как же мне больно и стыдно, если б ты знала…

Положив одновременно замолчавшие телефоны на стол, они долго, не мигая, молча смотрели друг на друга. Первым нарушил паузу Илья. Сощурив на Люсю свои теплые, цвета растопленной шоколадки глаза, тихо спросил:

— Ну что ж, я так понял, у отца мы с тобой долго не задержимся, дорогая моя сестренка? Ты знаешь, наши близкие – они ведь очень добрые люди…

— …Только не знают об этом? – закончила она за него, улыбаясь навстречу такими же, в точности повторенными природой глазами — большими, теплыми, мягкими, — цвета той же самой растопленной шоколадки. — Только знаешь, сдается мне, что они все–таки начали догадываться, какие они добрые. И Шурочка вот просыпаться начала, слава богу, — счастье–то какое… А почему ты меня вдруг сестренкой назвал, а?

— Да потому, что я тебе – братец! — Он вдруг втянул голову в плечи, вдохнул побольше воздуха и на выдохе выпалил: — у нас с тобой один отец, Люся…

— Ты что, Илья, заболел от радости? Несешь неизвестно что, и не смешно даже! — испуганно отшатнулась она. – У меня, слава богу, свой собственный отец имеется…

— Нет, Люсь, все не так. Ты только не волнуйся ради бога, ладно?

Илья сбивчиво, отчаянно волнуясь и проглатывая слова, рассказал ей немудреную эту историю про юных Петрова, Шурочку, Андрея Васильевича Шувалова… За пять минут все рассказал – чего там особенного и рассказывать–то было…Люся выслушала все молча, уставившись на него расширенными немигающими глазами и

сосредоточенно сжав губы. Было видно, как странная эта информация входила и входила в нее потихоньку, устраивалась, искала себе свое место. В конце его рассказа она улыбнулась только и, пожав плечами, тихо произнесла:

— Странно…

— Что странно, Люсь?

— А то, что я даже и не удивилась почти. И чувствовала, все время будто чувствовала, что должно с нами что–то произойти именно такое. Вот уж подарок судьбы так подарок – братика в твоем лице заиметь, молодец ты мой Гришковец…

— И не одного! У тебя теперь этих братьев – со счета собьешься! И даже сестра еще есть!

— Иди ты! – недоверчиво махнула на него рукой Люся. – Правда? Здорово как…И они меня тоже любить будут?

— Конечно, будут! Куда ж они денутся? И меня, и тебя! Вот бы нам всем месте собраться, а?

— И мне? И мне тоже можно?

— Ну конечно! Ты же моя сестра. То есть, наша сестра…И мы тебя в обиду никому и никогда не дадим!

— Спасибо тебе, братец Молодец–Гришковец… — улыбнулась ему растроганно Люся. –Прости меня, что обижала тебя, и спасибо тебе за то, что помогал мне, и за лампочки твои спасибо…

— Да нет, Люсь, не осталось во мне никаких таких лампочек. Выкрутил я их все, отключил напрочь.

— Почему?

— А нет в них никакой такой необходимости… Потому что каждому человеку его собственные потери и самому нужны. И дырочки необходимы, и сквознячки черные. Потому что без них и счастья собственных находок тоже не может быть…

— И для меня тоже отключил?

— Нет. Для тебя – нет! Тебя я обижать все равно никому не дам! — беря Люсину ладонь в руки и глядя в глаза серьезно и торжественно, будто давая ей некую клятву, громко и пафосно произнес Илья.

— Да, Молодец–Гришковец…. А по–моему, тебе уж и не переделаться никогда! – засмеялась в ответ Люся, – не сможешь ты уже без этих своих лампочек жить. И если не в белых воронах, то по крайней мере в Молодцах–Гришковцах свою жизнь уж точно проходишь, я в этом нисколько не сомневаюсь…

— А это плохо?

- Да это слава богу! Наверное, пока есть на земле хоть один Молодец–Гришковец, она и вертится… Может, когда–нибудь и твое время наступит – и все люди на свете узнают, какие они есть добрые…

Неловко усмехнувшись, она отвернулась к окну и задумалась, будто исчезла, растворилась сама в себе, в прежних, грустных своих мыслях. И так же, будто самой себе, тихо произнесла:

— А когда мы вернемся из Краснодара, я сразу поеду к Глебу…

— Нет! – резко и быстро вдруг произнес Илья. – Никуда ты не поедешь! Я не пущу тебя! Или просто вместе с тобой поеду…Брат я тебе или кто?

— Ну–у–у, начина–а–а–ется… — улыбнулась Люся лукаво, кокетливо закатив к потолку глаза. И вдруг странно замерла, уставившись удивленно–весело на Илью. Потому что и в самом деле удивилась страшно этому вмиг появившемуся, невесть откуда взявшемуся в ней кокетству балованной сестренки, прочувствовала вдруг в себе его прекрасную и наивную, такую божественную прелесть. Показалось ей даже, что она ощутила его на вкус, это капризное кокетство – оно было сладким, необычайно нежным и теплым, и пахло заботой и счастьем. Ай да Молодец–Гришковец, ай да братец…

Протянув руку, она взъерошила его светлые волосы, вздохнула легко — как хорошо… Как хорошо, оказывается, просто быть чьей–то любимой сестрой… Хорошо смотреть в знакомые, а теперь и по праву родные глаза напротив, хорошо щуриться навстречу яркому весеннему солнцу, бьющему напропалую в квадратное вагонное окно, хорошо притопывать ногами в такт стучащим колесам поезда, в однообразном ритме которых слышалось ей одно и то же, до бесконечности повторяющееся: « Мо–ло–дец , Гриш–ко–вец! Мо–ло–дец, Гриш–ко–вец!! Мо–ло–дец, Гриш–ко–вец…» Хорошо!