Ну а этот приз мы вручим женщине, ой, простите, конечно, девушке, которая выше всех прыгала, чтобы поймать букет, лучше всех работала локтями, но так и осталась без букета. Как вас зовут? Тамара? Тамаре мы вручаем что? Правильно, прищепку! Вы по жизни не зевайте, хоть кого к себе цепляйте!

А следующий приз по праву достается самой хозяйственной, самой экономной женщине в этом зале. Молодые, помогите мне, подскажите! Кто это? Ну, конечно же, теща! Подарка лучше нет, чем целлофановый пакет. Приз скорее получите, что хотите – уносите!

Не в микрофон:

– Не волнуйтесь, у нас еще много призов! Нет, посмотреть и выбрать нельзя. Это же сюрприз! Что, мама невесты? На другой свадьбе теще диплом вручали? Ну что вы обиделись? Да ничего я не имел в виду! Нет, я не специально все подстроил с пакетом! Что? Не надо было водку Александру дарить? Почему? Ему нельзя пить? Вообще? Ну я же не знал! Да клянусь вам! Как же я устал. Да, девушка, я с удовольствием с вами выпью, только сейчас налью себе чего покрепче. Да, мама невесты, я помню, что на работе. Папа невесты, что вы хотели узнать? Как продлить аренду? Это не ко мне, а к менеджеру. Да, вон туда, налево по лестнице. Нет, я с вами не останусь. Да, музыку оставлю, конечно. Что, тетя жениха? Верку Сердючку вам поставить? Сейчас, одну минутку. Да, мама невесты, вы можете забрать оставшиеся призы. Уверяю, там нет ничего ценного. Все равно заберете? Конечно. Нет, спасибо. Мне не нужен значок. Что вы предлагаете? Собрать для меня еды? Спасибо, не стоит. Конечно, вы можете забрать все, что не будет съедено. На завтра вам, безусловно, хватит. Да, одноразовые контейнеры вы можете попросить у официантов. Они вам и соберут все. Не доверяете? Сами соберете? Как пожелаете. Девушка, простите, передайте мне бутылку водки, пожалуйста. Спасибо. Очень вам признателен.

* * *

Во второй раз заявление на регистрацию они подавали все вместе. Тетя Люба увязалась, поскольку хотела лично проконтролировать дату, а Елена Ивановна заявила, что в таком случае она тоже поедет за компанию. Пришлось заказывать такси, чтобы все могли ощутить торжественность момента. В тот день почему-то собралась целая очередь из тех, кто пришел подавать заявление на развод. И тетя Люба немедленно начала нервничать, считая это плохой приметой. Она встала рядом с охранником, сидевшим на входе, и «сцепилась языками» с гардеробщицей, недовольно и нехотя принимавшей верхнюю одежду.

– Да что ж такое делается-то? – то и дело восклицала тетя Люба. – Это ж срам какой! А все потому что невенчанные! Вот развенчаться – это не бумажку подмахнуть! Да еще деньжищи такие на ветер! Родные, небось, надорвались, свадьбу из последних средств устроили, а эти разводятся! И ни стыда ни совести.

Под одобрительные кивки гардеробщицы тетя Люба вещала про грехи, про брак, в котором должны рождаться дети, иначе зачем жениться? Про то, что молодежь сейчас пошла развратная, девушки трусы носят такие, что потом детей иметь не могут, а старики на пенсию живут, а пенсия сейчас – слезы, а не пенсия. Да и магнитные бури на солнце, и в мире что делается, аж страшно жить.

Тетя Люба очень была довольна, что ожидание затягивается, хотя на часы поглядывала и удивлялась, что и здесь ждать приходится. А вот на почте какие очереди? Открытку поздравительную не отправишь, перевод не получишь! А в сберкассу вообще страшно заходить – какие-то новшества придумали с талончиками, автоматами. Но ведь не видно ничего, куда тыкать-то. И очки в последний раз дома забыла. Так что – автомату свои деньги отдавать? Этой технике нет доверия. Съест бумажку – и поди докажи, что оплатил. Вот если человек, кассир, то понятно, с кого требовать. Молодежь-то привыкла тыкать во все, что ни попадя – одни телефоны эти тыкающие. Сидят, наушники нацепят, и как юродивые, как мешком пыльным по голове шарахнутые. Смотреть противно. И в транспорте не замечают, что над ними пожилой человек стоит. Место не уступят, пока не гаркнешь. А от телефонов рак мозга бывает и импотенция. Вот женщины замуж выходят, а оказывается, что и мужик может быть бесплодным! Это ж когда такое было? Раньше рожали все как положено. Никто про эти ЭКО и матерей этих суррогатных не слышал. А телевизор включишь, так волосы дыбом – чего только не поизобретали. Бесовщина сплошная. Не иначе как конец света скоро. Надо все эти эксперименты запретить. Ведь и от моющего средства рак, оказывается, бывает. Тоже опухоли. Никто же не думает!

Рот тети Любы не закрывался. Гардеробщица, ошалев от потока информации, только кивала. Ксюша с интересом разглядывала женщин, которые пришли подавать заявление на развод, и таких же будущих новобрачных, как они с Петей. Елена Ивановна сидела на диванчике и вздрагивала каждый раз, когда открывалась дверь. Петя порывался выйти на улицу, но Ксюша и Елена Ивановна с тетей Любой его останавливали: «Куда? Сейчас очередь подойдет!» – будто он мог сбежать. В принципе, такое желание у него было. Ему хотелось уйти, избавиться от зудящей, как муха, тети Любы, вздрагивающей, как блохастая лошадь, Елены Ивановны и Ксюши, которая вдруг показалась ему совсем чужой и холодной. Такой же, как все эти посторонние женщины и девушки, сосредоточенные, нервные, заискивающие, натужно улыбающиеся, гордые, уверенные, мстительные. Только не было среди них счастливых. У пришедших разводиться глаза горели ненавистью, жаждой отмщения и готовностью к новой жизни с новым мужчиной – такими очевидными чувствами, что становилось неловко. У пришедших подавать заявление в глазах были паника и покорность – перед грядущими испытаниями в виде самой свадьбы. В загс все пришли как на работу, тяжелую, неблагодарную. Но надо, значит, надо – отстоять, отпраздновать из последних сил, отметить. Нафотографироваться до одури, до изнеможения, чтобы сделать красочный альбом с целующимися голубками. И потом, через некоторое время, кромсать ножницами этих голубей и фотографии, чтобы даже следов не осталось. И снова стоять здесь в очереди, чтобы вычеркнуть из паспорта штамп.

У Пети совсем испортилось настроение. И он опять вспомнил бабушек. Они тоже по-разному ждали. Баба Роза – маниакально пунктуальная, не терпела даже минутного опоздания. И очень нервничала, если приходилось ждать. Опоздание автобуса, очередь в поликлинике, начало родительского собрания – Роза Герасимовна не терпела задержек ни в каком виде, ни под каким предлогом. Часы она носила не на браслете, а в кольце, которое надевала на указательный палец правой руки. И держала руку перед собой, подняв кисть, чтобы лучше видеть убегающие секунды и минуты. Этим же указательным пальцем баба Роза тыкала в нос Пете, показывая, что недопустимы опоздания, что важно приходить вовремя, заставлять ждать других людей – неприлично. Петя очень хорошо запомнил это кольцо. Даже сейчас, взрослый, он мог с легкостью воспроизвести его на бумаге, что делал часто, когда думал, размышлял – крошечный циферблат, обрамленный кружевами, в котором проглядывали цветы. Тонкая изящная работа, приделанная к массивному основанию, занимавшему почти всю фалангу.

Баба Роза часы не снимала практически никогда, и Пете казалось, что бабушкин указательный палец никогда не сгибается – так и остается выпрямленным, осуждающим.

Баба Дуся жила по собственному графику. Часов она не носила. А те, что висели на кухне – с боем, были давно сломаны и били тогда, когда им заблагорассудится. Могли отбить двенадцать ударов в шесть утра. А могли промолчать. Баба Дуся не решалась их починить.