Он стоял напротив иконы, свеча за здравие отца догорела до середины, и какая-то церковная прислужница-старушка решила убрать ее. Он резко схватил костлявую руку, сказав:

— Не надо ее трогать, пусть горит.

Седенькая взглянула на него кротким испуганным взглядом и отошла, перекрестилась. На миг ей показалось, что глаза молодого человека не Божье зеркало души, а провалы черноты с копошащимися на дне змиями. Она наложила на себя еще два креста, до троицы, потом пошаркала к другой иконе.

Анатолий перекрестился, следя за кончиком пламени свечи. Он представил лицо отца, и этот воображаемый образ неожиданно прорезала красная рваная полоса, увеличивающаяся в размере до рытвины, пожравшей пол-лица. Он зажмурился, и видение исчезло. Перед ним была икона в золоченой раме.

«Отче, я тебя очень прошу», — посмотрев на потолок церкви, подумал Толя. Сверху на него смотрели глаза изображенных среди кучевых облаков ангелов. В руках своих красивые то ли юноши, то ли девы держали мечи возмездия, которые без жалости обрушатся на головы грешников в день Суда. Взгляды ангелов были строги, и Толик содрогнулся. Словно на него они смотрели, будто лезвия обнажены были для того, чтобы отсечь его главу.

Анатолий склонился, посмотрел в пол, потом поднял взгляд на икону. Наверное, от резкого движения все окружавшее его вдруг стало сжиматься пульсирующими скачками. Станет маленьким и вновь нормальным, маленьким и вновь нормальным. На этом фоне появились черные круги. Он зажмурился, вдохнул пропитанный смирной, горелым воском и ладаном воздух. Открыл глаза, и все встало на свои места.

«Отче, дай моей матери возможность жить спокойно, прошу тебя», — попросил он про себя. Свеча догорела, но никто больше ее не пытался вынуть.

Анатолий подошел к церковной лавке и попросил еще три свечи. Одну он поставил за упокой бабушке и деду, вторую за здравие матери, третью снова за отца. Потом подумал, что стоит заказать молитву.

— А что заказывают за здравие? — обратился он к служительнице веры.

— Обедню можете заказать, молодой человек. Говорите имена!

Он назвал себя, Полину, маму, отца. Женщина аккуратно выводила имена в тетради. Записав три первых имени, она принялась за четвертое, но в ручке закончилась паста. За спиной Анатолия тем временем образовалась очередь. Один из парней, с глазами фанатика, зашептал на ухо стоящей рядом с ним девушке, голова которой была повязана зеленым платочком в дурацких и неподобающих месту уточках:

— Через знаки открывается нам план Господень. Все не так просто в этом мире под Святым Небом. Если уж…

Толя сосредоточился на своих мыслях, чтобы не слушать этот бред, но в голове было пусто, ему даже показалось, что внутри ее только воздух, окуренный фимиамом. Он сжал в левом кулаке странно озябшие, несмотря на теплую погоду, пальцы правой руки. Служительница церкви пыталась расписать ручку, скобля сухим концом по бумаге. Спустя секунд десять пустых стараний она подняла голову от стола и крикнула:

— Мария! У тебя есть ручка запасная?!

— Нет, я сегодня и не покупала, — отозвалась незримая для Анатолия Мария скрипучим старческим голосом.

— Не волнуйтесь, молодой человек, сейчас найду карандаш, — успокаивала его женщина, шаря рукой под столом.

— Возьмите мою ручку, — вынимая из кармана брюк «паркер», протягивая его дрожащей рукой, сказал дизайнер.

— Успокойтесь, молодой человек, всякое бывает, — принимая ручку, наклоняясь к листку, записала имя его отца — Все! С вас…

Он расплатился, не забыв забрать перо. Подошел к иконе Святого Николая Чудотворца, попросил о защите для семьи и возлюбленной, вышел из церкви. На крыльце повернулся к дверям, перекрестился три раза с непременным склонением головы.

«Отче, защити и сохрани», — выходя за кованый забор, попросил он, направившись к станции метро. Было еще светло. Лето вступало в законные права.

3

Он уселся за выключенным компьютером. От монитора уставали глаза, поэтому он решил по старинке воспользоваться бумагой и карандашами. Раскадровка получалась легко. С каждым законченным наброском из него выходила боль бессонных ночей. В последние двое суток его не успокаивал даже секс, и когда измотанная Полина забывалась в его объятиях, он смотрел в потолок, на стены и не мог уснуть. В голову, давя друг друга в эфемерной сутолоке, лезли мысли о смерти. Он видел бледное лицо отца с синими губами, в уголках которых проступили черно-фиолетовые полосы. Он лежал с широко открытыми глазами, стеклянно-смотрящими на мигающие звезды ночного неба. Эта картинка сменялась кроваво-красными лучами закатного солнца, падающими на опухшее, посиневшее лицо папы… Он вставал из постели, шел на кухню, пил чай, слушал радио, пытался читать книги по дизайну, маркетингу, психологии, закупленные им в большом количестве в день получения последнего гонорара.

Каждый день Толик звонил матери, но утешительных вестей не было. Он не соглашался жить с мыслью, что отсутствие новостей — хорошая новость. Неопределенность мучила его. Если бы точно знать, что с отцом, то стало бы легче. Так он думал.

Анатолий закончил рисовать. Просмотрев все кадры, он понял, что не может нормально работать в такой ситуации. Придуманная им реклама была слепком с его мрачных полуснов. Он хотел предложить возобновить социальные программы, нацеленные на возрождение семейных традиций, укрепление уважения между поколениями, поэтому разработал концепцию ролика, в котором бы показывали компанию студентов. Молодежь веселится, и тут у одного из парней заканчиваются деньги, он решает позвонить родителям в другой город. «Попрошу перевести мне пятихатку», — думает герой клипа, набирая номер. Сигнал идет, длинные гудки, гудки, длинные гудки. Никто не берет трубку, парень вешает свою на рычаг. Зритель как бы летит по проводу в то место, куда он звонил, и оказывается в квартире, где все вверх дном. Трюмо опрокинуто, линолеум задран, вещи разбросаны, на кухне вся утварь разобрана, вилки и ложки на полу… Сразу рождается мысль об ограблении, обыске. Камера медленно едет по коридору к спальне, внутри которой обнаруживаются оба родителя со связанными руками и ногами, они лежат на полу. Рты заклеены черным скотчем. Глаза бесчувственно открыты в потолок. Мужчина и женщина средних лет мертвы. Чернеет экран телевизора, зажигаются белые буквы основного сообщения: «Поплачьте о них, пока они живые».

Пересмотрев еще раз раскадровку, написанные комментарии к ней, Анатолий порвал бумагу на мелкие клочки. Так работать нельзя.

Он решил взять отпуск, хоть за свой счет, поэтому пошел в приемную к шефу. По дороге не встретил ни души. Его накрыло ощущение полной изоляции от мира, будто он единственный выживший человек во всем мегаполисе, напрасно ищущий другую душу в этом пустынном офисном здании. Отсутствие секретаря в приемной директора только усилило и без того острое чувство одиночества.

Анатолий в нерешительности постоял около обитой черным с серебряными прожилками дерматином двери. Заметил, что компьютер секретаря включен, мигая на паузе, замер кинокадр. Что-то знакомое. В пламени рождалось или умирало дьявольское существо. «Что за фильм?» — силился вспомнить Толик. От размышлений отвлек звук, напоминавший шипение раскаленного металла, опущенного в студеную воду, донесшийся из кабинета директора.