мамы и того, что она может мне сказать, то, пожалуй, сегодня я вновь вспомню, что такое стоять в углу и как произносится фраза «я больше так не буду».

– Отдыхал в деревне, – ответил я и стянул с ног кеды. – Варенье привёз. Будешь?

– Варенье? – восхищенно округлились зеленые глазки и сразу стрельнули на пакет в моей руке. Кажется, все претензии только что были аннулированы при помощи сладкой взятки. – Мне?

– Рамиль! – вскрикнула мама, едва вышла из кухни. Надвигаясь на меня как локомотив, на ходу обтерла руки кухонным полотенцем и закинула его на плечо. – Живой! Боже! – в ярких красивых глазах блеснули слёзы, а затем на моей шее сомкнулись мамины руки, и хрупкая всхлипывающая фигурка повисла на мне так, что пришлось немного согнуться, чтобы мама на мне не висела. – Как же ты меня напугал! – шептала мама, ощупывая мою спину и голову, словно проверяла на наличие ран.

– Прости, мам, – выдохнул я, наконец. Протянул пакет сестре и робко приобнял мать. – Надо было сказать, но у меня сел телефон.

– Ты бы хоть предупредил, что куда-то уезжаешь.

– Я и сам не знал, что поездка выйдет такой… насыщенной.

– Поганец! – ударила она меня по плечу, отстранилась, строго посмотрела в глаза, снова слабо шлепнула по плечу и снова обняла. – Прибью, блин! Приехала мама на выходные к сыну, называется.

– Я не знал, что ты приедешь.

– Знал бы, если утром отвечал на мамины звонки не во сне, а проснувшись хотя бы одним глазом.

– Прости, – почесал я бровь, когда мама вновь отпустила мою шею и отошла на шаг.

– Что-то ты сегодня какой-то странный. Какой-то не такой, – сощурила она глаза и посмотрела на меня с большим подозрением.

– Какой?

– Ну, интеллигентный, тихий. Первый раз тебя таким вижу. Что-то случилось?

– Ничего, – дернул плечами. – У тебя там в кухне ничего не сгорит?

– Точно! – округлились мамины глаза. – Мясо! – завопила она и убежала в кухню.

Опустил взгляд и заметил подозрительно затихшую сестру, которая, сидя на полу, зажала между коленями банку с каким-то вареньем и пыталась ее открыть. Маленькие пальчики побелели от усилий, которые она прилагала к тому, чтобы отвинтить крышку.

– Кеша, помочь? – присел на корточки рядом с ней.

Ее настоящее имя – Кристина. Но когда ей было года четыре, а буква «р» не поддавалась произношению, она решила, что теперь её имя – Кеша. Видимо, потому что в этом имени было мало букв и все они ею отлично выговаривались.

С тех пор только для домашних моя сестренка иногда бывает Кешей.

– Себе помоги, Рамочкин, – огрызнулась мелочь. – А своё варенье я сама съем.

Рамочкин – так называла меня мама, когда я утром плохо просыпался в школу.

– Так давай я тебе его хотя бы открою, – усмехнулся я весело, глядя на мелкую жадюгу с банкой.

– А! Тогда помоги! – оживилась сестренка и всучила мне варенье. Встала с пола, но на месте устоять на могла, пока я пыжился с крышкой. – Только не ешь. Я первая хочу попробовать. Это малиновое?

– Не знаю, – банка не открывалась. – Но, похоже на него. Нужно полотенце. Рука соскальзывает. Пошли в кухню, – прихватил с собой и пакет.

– Ага, идём.

В кухне мама уже накрывала на стол:

– Голодный?

– Не особо.

– А что у тебя в пакете?

– Это гостинцы. От Николаевича.

– От какого Николаевича? – мамина рука застыла в пакете. Непонимающий взгляд остановился на моем лице.

– От папиного друга. Студенческого, – взял в руки полотенце, накрыл им крышку банки и, приложив усилия, открыл банку на радость мелкой, которая уже стояла рядом и ждала варенье с большой ложкой в руке. – Николай Николаевич. Помнишь такого?

– Колька?! – похоже, мамина челюсть только что упала на пол. – Серьёзно?! Колька и Настя? Я сто лет не виделась с ними? Как они? У них дочка на пару лет тебя помладше. Правда, ты видел её, когда тебе года два-три было, а ей только неделя отроду. Она на тебя тогда срыгнула, кстати. Проснулась, посмотрела так сурово и срыгнула, когда ты умилился и попытался её в щечку поцеловать, – расхохоталась мама.

– Это на неё похоже, – усмехнулся я вполголоса.

– А как тебя к ним занесло? Они, вроде, далеко загородом давно живут. Папа постарался?

– Я сам. Решил покататься за городом, случайно застрял в луже, а дочь Николаевича вытащила меня трактором.

– На тракторе? – удивилась мама. – Сама? Во даёт!

– Угу, – кивнул я и продолжил нарезку хлеба, которую мама не закончила, видимо, потому что пришёл я.

– А как там Коля поживает? Настя? Боже! Столько лет с ними дружим и ничего почти друг о друге не знаем. Как-то после института разъехались, дети появились, новые дома, квартиры, телефоны…

– Николаевич нормально поживает. А Настя… – хотел сказать прямо, но подняв взгляд и посмотрев в мамины горящие любопытством глаза, решил смягчить фразу. – Нет её, в общем.

– Как это нет? – нахмурилась мама и застыла с банкой каких-то грибов в руке. – Развелись тоже, что ли?

– Умерла она, мам. Давно. Лет десять назад.

– Как? – выдохнула мама.

Словно в замедленной съемке наблюдал за тем, как из ее руки выскользнула банка и разбилась вдребезги об пол.

Сама мама начала как-то странно оседать. Будто хотела сесть, но даже не проверила есть ли за ней стул.

– Чёрт! – в два шага подошёл к ней, едва успев подхватить на руки и усадить на стул. – Ты как?

– Как умерла? Мы же ровесницы! Быть такого не может.

– Рак, – ответил я коротко.

– Боже! – запустила она пальцы в волосы и стала покачиваться из стороны в сторону. – И как они… как они живут?

– Нормально живут, – попытался ее подбодрить. Взял переданный мне Кешей стакан с водой и поставил перед мамой. – Вот, соленья-варенья отправили. Не переживай ты так. Всё у них хорошо.

– Мама, не ходи тут, – менторским тоном проговорила Кеша, собирая в совок осколки банки вместе с грибами.

– Держи, – положил перед мамой