Я сидела, мрачно насупившись.

Неожиданно Мудзу произнес:

— Разве ты не заметила? Ты только что нагрубила водителю?

Он говорил серьезно и одновременно озадаченно.

Я разрыдалась. Широкие поля шляпы от «Шанель» скрыли мое лицо, я была в огромных темных очках от «Армани»; на щеках остались разводы от слез, а от самоуважения — одни клочья.

Палящее летнее солнце Южного полушария немилосердно прожаривало толпу на улице, как на сковородке. И в этом пекле я тихо сидела в машине, обиженно нахохлившись и упиваясь положением жертвы. Мудзу пытался утешить меня:

— Детка, не надо плакать! Давай где-нибудь перекусим, иначе ты опоздаешь на лекцию. А об остальном поговорим позже.

Я молчала. Казалось, я, как снеговик, медленно таю от летнего зноя и вот-вот бесследно испарюсь.

Мудзу обнимал, целовал, успокаивал и утешал меня, рассыпался в извинениях, но все напрасно. В моей душе поселились страх и печаль. Любовь ускользала, и у меня не было сил удержать ее.

Тот вечер был одним из самых безнадежных и мрачных в моей жизни. Он был предостережением богов: помни, даже если тебя искренне и сильно любят, даже если рядом безупречный, мудрый и добрый человек, настанет роковой день, и любимый превратит твою жизнь в ад, станет твоим заклятым врагом. Никто из живущих в этом мире не совершенен. Люди — не боги, а всего лишь слабые существа, и потому обречены на боль и непонимание.

Так и не съев ни крошки, я отправилась на книжную ярмарку и приехала туда всего за пять минут до начала лекции. Люси и другие организаторы места себе не находили от беспокойства. Не помню, о чем я говорила тогда, обращаясь к трехтысячной аудитории. Краем глаза в конце первого ряда я заметила знакомую фигуру с портативной видеокамерой. Мужчина держал ее в левой руке, на которой не хватало фаланги пальца. Он действительно любил меня, но иногда ненароком больно ранил. Я тоже любила его, но иногда совсем не понимала.

В последний день пребывания в Буэнос-Айресе мы отправились на футбольный матч. На трибунах стадиона колыхалось людское море, оглушительно ревущее при каждом удачном пасе. Пожалуй, это было единственное место в стране, где бурлила настоящая жизнь.

После матча мы отправились за покупками в лучший магазин Буэнос-Айреса. Я решила перекусить в кафетерии на первом этаже, а Мудзу бродил по бутикам. Потом он вернулся, неся семь или восемь пакетов, в новых ботинках и пиджаке.

Один из небольших пакетов он протянул мне:

— Это для тебя.

Внутри пакета был еще один, поменьше, а в нем — небольшая красивая коробочка. Открыв ее, я увидела пару сережек с рубинами и колье из белого золота с рубиновой подвеской в форме сердечка в центре.

Ярко-красные камни переливались, как трепещущие капли горячей алой крови. Я взглянула на Мудзу:

— Спасибо.

— Ты хорошо потрудилась, — сказал он, — и заслуживаешь награды.

Люси отвезла нас в аэропорт. Перед тем как сесть в самолет, мы обшарили все сумки и карманы, выгребли последнюю мелочь и потратили все деньги в здешних магазинчиках. Купили две пачки горького аргентинского чая и упаковку жевательной резинки.

Остров Путо. Осень.

Созерцатель первозданной природы постепенно поправлялся.

Но он по-прежнему ел очень мало и, следуя буддистским канонам, после полудня вообще не притрагивался к пище. Каждый день он ограничивался завтраком и ленчем. Утром съедал чашку рисовой каши без овощей, а перед полуднем — небольшую миску риса с тофу и овощами (зеленью, фасолью и грибами); ни мяса, ни рыбы. Только две скудные трапезы в день.

Как-то солнечным днем после полудня я сопровождала почти исцелившегося Учителя на прогулке по окрестностям Храма благодатного дождя. Проходя мимо дерева Пути, росшего перед святилищем богини Гуаньинь, я услышала в густой листве мелодичное щебетание птиц, словно невидимый музыкант пощипывал струны китайской цитры.

— Учитель, слышите, как щебечут птицы? — спросила я.

— Да, — ответил Учитель, подняв голову и взглянув на ветви дерева. Несколько маленьких птиц, хлопая крыльями, выпорхнули из зеленой кроны и скрылись из виду.

— А теперь тебе слышны птичьи голоса? — как бы мимоходом спросил Учитель.

На мгновение я замешкалась, не зная, что ответить. Я инстинктивно чувствовала, что сказать «нет» было бы неправильно, хотя именно это соответствовало истине. Похоже, заданный Учителем вопрос относился к совершенно другому уровню восприятия реальности.

Учитель продолжил прогулку. Я почтительно семенила следом, наблюдая, как параллельным курсом по земле скользят две тени — его и моя — одна впереди, другая чуть позади.

— Простите, Учитель, — произнесла я наконец, — но я не поняла вас.

Он улыбнулся:

— Но ведь твое буддистское имя означает «мудрость», разве нет?

Я рассмеялась:

— Наверное, потому что именно этих качеств мне и не хватает!

Тогда убеленный сединами Учитель спокойно объяснил:

— Звуки прилетают и улетают, как пылинки. Способность слышать не появляется с рождением звука и не пропадает с его исчезновением. Подлинное видение мира не зависит от присутствия или отсутствия в нем звука.

Меня словно осенило, я остановилась и радостно воскликнула, хлопнув в ладоши:

— Поняла!

Но Учитель будто и не слышал. Он неспешно шел вперед; я нагнала его и поддержала под руки, когда он стал подниматься по ступенькам.

Молодой послушник Хой Гуан только что прошел перед нами по галерее и свернул направо. Я последовала за ним и, подождя, увидела, что, присев на корточки, он аккуратно расстелил бумагу на каменной, освещенной солнцем скамье, а сверху положил букет свежесорванных диких хризантем. Он очень сосредоточенно расправлял цветы на бумаге небольшой бамбуковой палкой, чтобы они лежали ровным слоем.

— О, Учитель, Вы уже пришли, — Хой Гуан только сейчас заметил нас, оторвался от своего занятия и почтительно поднялся.

Созерцатель первозданной природы отечески потрепал его по плечу:

— Ты взял себе за труд все запомнить и так быстро принес цветы.

— Как и подобает Вашему ученику, — ответил Хой Гуан, смиренно сложив руки.

Созерцатель первозданной природы указал на другую каменную скамью и предложил мне присесть и немного отдохнуть. А затем, улыбаясь, обратился к ученику:

— Сыграем в го!