заперлись трое солдат из охраны лагеря и ни в какую не соглашались открыть люк. На любое предложение поговорить открывали огонь и матерились так, что позавидовал бы и пьяный сапожник. Вдобавок, они несли какую-то непонятную ахинею, словно упились вусмерть. Так ничего не понявшему офицеру пришлось самому идти и разбираться.

— Немецкие солдаты, с вами говорит штандартенфюрер СС Карл Мольтке! — капитан укрылся за своим броневиком, осторожно выглядывая из-за него. — Немедленно прекратить огонь, выйти из бронеавтомобиля и доложить о произошедшем в лагере!

В ответ тут же раздалась пулеметная очередь, пули которой с противным визгом срикошетили от бортовых пластин броневика.

— Б…ь! — от попадания в броню кусок железной окалины отлетел в сторону капитана и прочертил по еще щеке кровавую полосу. Еще немного и он бы лишился половины лица. — Сукины дети! Капрал! Если эти трусы ничего не хотят слышать, то нужно прочистить им уши.

Тот понимающе ухмыльнулся. И тут же, вытащил из-за пояса гранат, взвел и очень точно зашвырнул ее на башню бронеавтомобиля. Ведь нужно было лишь оглушить тех, кто там спрятался.

Собственно, так и получилось. От взрыва осколочной гранаты машину чуть тряхнуло. Непонятно, что подумали прятавшиеся, но они с воплями сразу же полезли наружу, где их уже ждали.

— Вас всех ждет военный трибунал. Вы не солдаты! Вы по какому-то недоразумению носите форму немецкого гренадера. Вас, уродов, нужно обрядить в женские тряпки! — орал на оглушенную троицу недавних охранников лагеря, валявшихся у его ног. — Вы совсем охренели?

Он вытащил пистолет и несколько раз выстрелил им под ноги, всякий раз заставляя вскрикивать от ужаса. Конечно же, Мольтке не хотел их убивать. Ему нужны были сведения о произошедшем, а другими средствами их страх явно было не перебить. Ясно было, как белый день, что они чего-то жутко испугались. Вот именно об этом ему и нужно было услышать.

— Кто хочет пулю⁈ Ну⁈ — орал он, тыкая горячим дулом пистолета то в одного солдата, то в другого. — Говорите! Быстро, навозные черви!

Первым не выдержал полный солдат, корчившийся ближе всего к капитану. Похоже, он-то и боялся больше всех. По крайней мере мокрое пятно, расползавшееся на штанах, было именно у него.

— Я… скажу, господин штандартенфюрер. Я все скажу… Только не стреляйте, — умолял он, заглядывая Мольтке в глаза. — Это все птицы, господин штандартенфюрер! Это все сделали проклятые птицы! Я… Я ни в чем не виноват… Я прогревал броневик. За ночь все схватилось. А тут он закричал…

Толстяк судорожно вращал белками глаз и дергал головой, словно на него то и дело нападала судорога или нервный тик. Речь тоже была далеко от нормальной: прерывистой, постоянно переходящей на шепот.

— Из будки на воротах выбежал бедняга Фриц и начал орать, как умалишенный. Я, господин штандартенфюрер, сразу же повернулся к нему…

За толстяком пришла говорить очередь второго солдата, прятавшегося в броневике. Правда, особой ясности его рассказ не добавил. Скорее все стало еще хуже.

— Что же тут, вашу мать, происходит? — страдальчески пробормотал Мольтке, устало приваливаясь к бронеавтомобилю.

От всего этого непонятного и пугающего дерьма ему вдруг жутко захотелось в Париж, к его уютным кафе и ласковым француженкам. Там уж точно все было просто и ясно. В городах тянулись чистые улочки со старинными каменными домиками, в воздухе стоял аромат свежесваренного кофе и удивительных круассанов. Даже самой глубокой ночью можно было зайти в любое кафе, закадрить понравившуюся девицу и остаться у ней на ночь, не боясь, что тебе выстрелят в спину или не нападут… птицы.

— Получается, господин штандартенфюрер, это все натворили обычные птицы? — рядом появился вездесущий капрал, с подозрением посматривавший на небо. Даже ствол его карабина глядел наверх, а не вниз, как обычно. Похоже, история с взбесившимися птицами его совсем не радовала, а скорее даже пугала. — Думаете, это какие-то эксперименты русских?

Но офицер молчал, затягиваясь сигаретой и медленно выпуская к небу причудливые кольца дыма. И лишь, когда сигарета прогорела и обожгла кончики его пальцев, ответил:

— Найдем сбежавших и спросил… Давай связь с дивизией. Одни мы не справимся. Нужно поднимать всех в этом районе — городские гарнизоны, отряды полицаев в селах и деревнях. Летуны должны по верхушкам деревьев ходит, чтобы найти следы. Хотя… — Мольтке улыбнулся. — Сейчас зелени нет, следы должны быть хороши видны. Тем более сбежавших немало…

За наступившей после этого суетой он не сразу вспомнил, что все это время в случившейся истории его беспокоил один вопрос. И лишь к вечеру, когда его ягдкоманда расположилась на ночной отдых в каком-то селе, Мольтке вспомнил про это. Сон после этого мгновенно пропал. Похоже, во всей этой и без того запутанной истории появился еще один непонятный элемент.

— … Черт, а как они вынесли столько барахла? Это же доходяги, ходячие трупы, — изумился капитан, сверяясь со списком пропавшего лагерного имущества. — Тут же одних продуктов на тонную. Б…ь, а еще оружие, боеприпасы?

Судя по следам у лагеря, никаким транспортом они не пользовались. Исключительно ручная сила.

— Как? Раздетые, босиком они столько всего утащили?

* * *

23 часа 12 минут

Около пол сотни километров от Окружного лагеря для военнопленных.

Мороз к ночи лишь окреп. Если на закате было лишь около двадцати градусов, то к полуночи стукнуло и все тридцать. Деревья в лесу, застывшие в сугробах как черные свечки, едва не звенели от холода. Не рисковали выходить и звери, для которых тоже было слишком неуютно.

Но окажись какой-нибудь заблудший путник или припозднившийся охотник в лесных дебрях близ полузаброшенной деревушки Макаровка, не мало бы удивился увиденному. Никакой рождественской идиллии с искрящимся снегом, блестящими сосульками и торжественной тишиной здесь и в помине не было. Мимо развесистых елей и кряжистых дубов скользили черные тени, похожие на черных пауков. Слышались жутковатые звуки, в которых угадывался хруст шагов множества людей, их натуженное дыхание и хрипящий кашель. Присмотревшись, можно было увидеть тянувшуюся протяженную колонную странных людей, одетых в рванные, потрепанные обноски и выглядевшие едва живыми доходягами. Еще более странным было то, что едва ли не у каждого из этих людей на плечах лежала какая-то поклажа. У одних, это был тяжеленный патронный или снарядный ящик, у других — здоровенная коробка с блестящими металлическими банками консерв, у третьих — охапка связанных друг с другом немецких карабинов. Еще были какие-то деревянные бочки, пузатые мешки, свертки и даже здоровенная корзина с кусками рубленного замороженного мяса.

— Подтянись, мои хорошие, еще подтянись немного. Еще чуток идти остался. Там и отдохнем, и поедим горячее, — негромко подбадривал Гвен недавних военнопленных, державшихся из последних сил после нечеловечески тяжелого марш-броска. — Браток, ты чего? Нельзя сидеть, а уж тем более лежать. Давай,