И вспомнились мне слова Хемингуэя: «Говорят, счастье скучно, но это потому, что скучные люди нередко бывают очень счастливы, а люди интересные и умные умудряются отравлять существование и себе, и всем вокруг…» Не возьмусь утверждать, что процитировал дословно, но смысл передал точно. И стало мне тогда смешно от того, что раздумываю, как бы мне порушить счастье безмятежно счастливого Уро.

Близилась осень. У реки в болотах тревожно крякали утки. Сочились парным молоком рассветы, высоко в ясном небе стояли облака и, как лёгкие тени, смутно отражались в росе. Днём жары хватало лишь на полдень, как слепнем, жалило августовское солнце, а к вечеру с ветерком холодило с сырого луга, и от лесной опушки тянуло свежестью.

Поглядывая на женщин, заканчивающих обмазывать саманом мой дом, испытывал к ним почти братскую или как к дальним родственникам любовь. Но повод отметить это дело и сблизиться с пастухами был хорошим. Готовился к этому событию заранее – как только увидел, что, закончив утеплять своё жилище, женщины принялись таскать глину и к нашему дому. Задумал тогда устроить грандиозные посиделки у костра с едой и выпивкой. Поговорить о жизни, планах…

Начал, как водится, с изготовления племенного «котла». Хоть и не было такого ещё ни у кого на планете, но мне тут первым быть не привыкать. Заготовил огнеупорную глиняную смесь, обмазал ею стенки корзины и поставил изделие в огонь. Пока лоза выгорала, сходил в лес, подыскал прочную осиновую ветку под ухват. Ручки на горшке я делать не стал, слепил особый широкий венчик, чтобы под него хорошо рогульки заходили. Достав из углей горшок литров на десять – двенадцать, обмазал глиной образовавшиеся на венчике полости. Снова запёк его в огне. На следующий день проверил, как вышло, вскипятил в нём воду. Утаре, увидев, какое огромное чудо я сотворил, радовалась, как ребёнок, а ещё больше, когда показал ей, как приятно обливаться тёплой водичкой.

Когда ночь начала мутнеть и рассвет чуть мжил над горизонтом, мы пошли через выкошенный луг к темнеющему лесу. Наведались к ягоднику и настреляли полтора десятка тетеревов. Принесли добычу в посёлок и, подвесив тушки под крышу, отправились за клюквой. В овражках у реки ягоды ещё не поспели, но сока для маринада в них было уже достаточно.

После полудня, ободрав тетеревиные тушки, я порубил их на кусочки, положил в «котёл» и засыпал ягодами. Размешал палкой и клюкву, и мясо, придавил смесь сверху тяжёлым кремнём. Утаре осталась в посёлке чистить и резать на кусочки хрен. Как делать и зачем, я ей объяснил, а сам опять в лес пошёл, деревце срубить, чтобы костерок наш племенной долго горел.

Курился дым, вливаясь в высоте в сумрачную завесу, поглотившую красный диск солнца, но ещё не потерявшую багряные закатные полосы на почерневших облаках. Потрескивали в костерке свежие поленца, рядом Туро орудовал моим топориком, рубил ствол сосенки.

С женщинами пастухов я за всё время так близко и не сошёлся. Даже по именам не всех знал. Утаре пообещала устроить, чтобы они своим мужчинам в тот вечер ничего не готовили и пришли к большому костру за посёлком. Мол, Лоло с духами при всех говорить будет.

Туро первым прибежал и сразу же выпросил топорик. За ним, только костёр разгорелся, пришла Ата́, самая младшая из горянок. Стала у костра, поглядывает на меня украдкой. Придерживает на плечах козью шкуру, теребит пальчиком лёгкие, нежные завитки чёрных волос. Смотрит серьёзно, а по всему видать, что ласковая. Лицо ясное, открытое, лоб хочет нахмурить, а он не хмурится. Я тоже поглядывал на неё, пока мы не встретились глазами. Улыбнулась. Тогда я решился заговорить:

– Ата, поможешь мне?

– Помогу!

«И голос у неё приятный! Как бы Утаре не пришлось ревновать… Интересно, как у неё в племени заведено?»

Потом старался не думать ничего лишнего, но тогда Ата мне понравилась.

– Пойдём к дому, принесём мясо.

Она с готовностью кивнула, и мы пошли. Навстречу нам выскочили волчицы. Ата погладила Пальму, потрепала за уши Муську. Горцам что козы, что волки – не то что моим соплеменникам, которые волков сторонились.

Вошли в дом. Увидев Утаре, Ата почему-то заволновалась, забеспокоилась, но, может, мне это только показалось. Любимая улыбнулась гостье, а я, чтобы не смущать её, взялся за горлышко «казана».

– Несём?

Она ловко схватилась за широкий венчик, и лишь мы вышли за порог, как глаза её снова засияли. Увидев у костра Уро и Туро, девушка сразу скисла. Пропала из глаз улыбка, и лоб нахмурился.

Мужчины тут же стали ощупывать горшок и нюхать содержимое. Поглядывали на меня с уважением.

– Пить будем? – спросил Уро.

– Сегодня будем, – пообещал я, и глаза верзилы засияли от предвкушения чудесного вечера.

Впрочем, и Туро повеселел.

Темнело быстро. Варево в горшке булькало, распространяя аппетитные ароматы. Утаре пристроила на краю костра маленькие горшки и заваривала в них чагу, время от времени угощая чайком женщин. Мне не хватало разговоров, а сам я пока заговорить не решался. Все думал: «Не время ещё…»

Поймал ласковый взгляд Ата, поманил её рукой. Она с радостью поднялась с травы и подошла к костру. Вручил ей палку и попросил всё время мешать в горшке варево. Сам пошёл за вином.

Когда вернулся, поймал жадный взгляд Уро, подмигнул ему и, поставив бутылки, поспешил долить в варево воды, оно уже почти не булькало. Вожак уже стоял рядом с чашкой в руке. Ата помешивала, почему бы нам не выпить? Вынул пробку и плеснул верзиле в чашку ароматной жидкости. И тут он не облажался: кивнул Туро, дождался, пока и наши чашки наполнятся. Хотел тут же выпить, но я его остановил, придержав за руку.

– Мы выпьем сейчас это вино, но не просто так, а по поводу, – многозначительно посмотрел я на них. Убедившись, что и женщины нас слушают, продолжил: – Сегодня я буду говорить о том, что рассказали мне духи. Мы будем есть и пить, чтобы потом сделать вместе много полезного, нужного.

То ли мужчинам очень хотелось снова попробовать вкусный и дурманящий напиток, то ли им понравилась моя речь, но оба дружно закивали, и мы осушили чаши. Я отдал бутылку Утаре, и она стала наливать по чуть-чуть женщинам. Схватив рогульку-ухват, я вынул из огня парующий горшок.

По меркам будущего, блюдо приготовилось так себе. Не хватало в нём приправ и соли, но память не помешала мне получить удовольствие от изысканной в этом мире еды, и горцы уплетали варево с удовольствием. Птичьи кости стали мягкими, а рассыпчатое мясо – сладким, с кислинкой.

Мы выпили ещё, и Утаре снова налила вина женщинам. После третьей я почувствовал, что пришло время говорить. Народ дошёл до нужной кондиции.

По выражению лица Уро, он уже готовил речь, и хорошо, что лёгкий дурман в голове, наверное, мешал ему выразить мысли вслух. Женщины шептались, время от времени слышался их смех. Чтобы завладеть вниманием пастухов, я запел проверенный временем хит – «Подмосковные вечера». И голос мой звучал уже по-другому, но не хуже, чем когда-то. Когда я замолчал, вокруг стало так тихо, что пиликанье сверчка зазвучало оглушительно и стали слышны шелест далёкого леса и шум реки.