На секунду он удивился, что мыслит странными категориями. Потом хмыкнул: это же категории времени: разборка, базар, предъява… Суть от того не меняется: одни хотят жить лучше других и подминают под себя все, что можно и что нельзя. Которое уже давно «зя!».

Илья Иванович Купчеев просчитывал свои шансы. Шансы были скверные. Совсем. Со смертью Груздева он потерял выходы на нужных людей в столице; здешних силовиков хоть и контролировал, но не мог предположить, какой приказ каждой из контор вот этого самого «федерального подчинения» спустят завтра свер-ху… Да и сами силовики хоть и делали легкие реверансы в его сторону, но вели свою, не слишком умную, но надежную игру. Убийство Шарикошвили, похищение мэра Клюева, взрыв машины с банкиром и его людьми… Слишком много для одного дня. Слишком много.

Да и лето выдалось жарким. Этот «киндер-сюрприз» уже успел наворочать дел, и, судя по всему, еще не вечер. Купчеев не понимал, что происходит, но ждал худшего.

Губернатор неожиданно почувствовал себя жалким, больным, беспомощным… Словно он вдруг голым оказался в чистом поле и на него несутся гончие… Кажется, это из Достоевского. При чем тут Достоевский?

Илья Иванович прикрыл глаза. И увидел дом своего деда в деревне Афанасово, и будто почувствовал на голове теплые добрые руки бабушки Вероники Платоновны… Вспомнил, как когда-то семилетним ребенком свалился в деревне с высоченной яблони, исцарапавшись в кровь. И как плакал, уткнувшись головой в ее подол, и как гладила она его по голове, и боль ухо-дила…

И еще Илья Иванович вспомнил своего пращура Иг-натия Терентьевича Купчеева. Его портрет по сию пору украшал один из залов местного краеведческого музея: старик со слезящимися уже глазами, редкими белыми волосьями, аккуратно расчесанными на пробор, с густой седой бородой; портрет был парадный и выписывался со всеми регалиями: шитый серебром кафтан со стоячим воротником, бывший для городского головы из купеческого или мещанского сословия тем же, чем мундир для дворян, служащих по военным или стат-ским должностям; в разрез шитого «по разряду» воротника выпущены четыре золотые шейные медали на аннинской, александровской, владимирской и андреевской лентах; на груди – знак ордена Святой Анны. Игнатий Терентьевич Купчеев был в свое время по-жалован государем всеми возможными для его положения наградами. Если приравнивать к дворянским, так это будет как кавалер двух Георгиев, никак не меньше.

Если бы кто увидел в этот вечерний час Илью Ивановича Купчеева, то поразился бы перемене, произошедшей с его лицом. Оно словно закаменело, губы сузились, глаза смотрели прямо в пустоту, но казалось, видели там то, чего никто другой не заметил бы, – взгляд их был острым и зорким.

К дьяволу шансы! Это его земля, его город, его страна! И никому, никому он не позволит здесь командовать и властвовать! Блицкриги хороши на бумаге, на штабных картах; и кто бы ни был тот стратег, что решил прибрать Покровск и все, что в нем, в свои закрома, он не учел одного: когда бушуют ветра, валит одинокие деревца на холмах, а лес поволнуется верхушками, стряхнет со стволов засохшие ветви да и затихнет в величавом живом покое, дом родной для здешних и погибель безвестная для пришлых, сгинувших бессчетно в непролазных чащобах и крутоярах.

Илья Иванович откинулся в кресле. Вчера жизнь была еще ясной и понятной… А в выходной даже выкроил время, посмотрел «Жестокий романс», в который раз смотрел, а душу трогает… И еще одно вдруг заметилось, то, чего не замечал раньше: вот те Паратов, Выживатов – миллионщики, а прогуливаются спокойненько, с обывателями раскланиваются, ни тебе охраны из стриженых или, наоборот, по тогдашней моде, бородатых битюков, ни тебе рэкетиров отмороженных, ни тебе убивцев наемных… И в голову никому не приходило укокошить миллионщика, чтобы «проблему ре-шить».

И ведь не глупее были люди, а милосерднее, совестливее, добрее, вот что!

Как шутники шутили во времена КПСС? «В тыся-ча девятьсот семнадцатом году Россия стояла на краю пропасти. С тех пор она сделала большой шаг вперед». А в наши девяностые – так и совсем немаленький.

Господи Боже, догадаемся ли когда, что потеряли? Надоумишь ли когда людей Твоих?

Илья Иванович посидел с закрытыми глазами, помассировал веки. Впереди у него была бессонная ночь. И он это знал.

Кротов хотел расслабиться. И не мог. Потому что не мог решить главный вопрос: что делать с Панкратовым и его людьми?

Нет, то, что надо мочить, – это без вопросов. Тогда он, Крот, очень нужен будет Филину, тому придется общаться именно с ним, он станет, как выражается главный Папа страны, «гарантом стабильности» в отдельно взятом Покровске.

То, что базлал перед безвременной кончиной Шарик, – не так глупо и безопасно. Все, кого он перечислил: и Резо, и Роман, и Жид, и тем более Анварчик, выставят предъяву по поводу мочилова в городе и изменившихся раскладов. И для Шерифа проще всего принять нового московского Смотрящего, а авторитетам выложить голову его, Крота, на блюдечке. С го-лубой каемочкой. В прямом смысле: братва любит красивые жесты «доброй воли».

Два особняка в лесу расположены рядом, за одним забором. Крот со своими людьми – в большом доме, Ильич с тремя «серыми волками» – в деревянном, дачного типа домике. Может, запалить его к едрене фене? Припереть поленцами двери, поставить братков с пушками у окон и запустить «петуха»! Или – без хитростей: прополоскать этот блочно-щитовой курятник из «калашей»? Это только в американских боевиках всякие там сигалы и ван-даммы под шквальным автоматным огнем ползают змеями, переругиваются с телками, отпускают шуточки и между делом успевают перестрелять нападавших: кино – оно кино и есть. А в жизни – тяжелые пули «калашниковых» превратят Ильича с помощничками в груду рваного тряпья… И – проблема исчезнет. Сила будет у него, Крота; силу уважают. А по понятиям – столкуются.

Да! Мочить Шерифа нужно сегодня, как стемнеет! Мочить без дураков и сантиментов! Мо-о-очить!

Кротов поднял трубку внутреннего телефона:

– Кадет, зайди.

Здоровяк Колян по кличке Кадет появился через пару минут.

– Присаживайся. Потолкуем.

Тот пожал плечами, присел.

– Где этот мэр сейчас, которого вы с Эдичкой потрошили?

– В ямке, – пожал плечами Кадет. – Где ж ему еще быть?

– В лесу?

– Ну. Хорошую ямку нашли. Глубокую. В низинке. За год черви дочиста сгложут.

– Погоди, Кадет. Ты его ведь колонул с Эдиком?

– А то…

– Так чего Шериф со своими серыми приперся?

– А я знаю? Его поймешь, того Панкратова, как же.

– Скользок?

– Да не то чтобы скользок, Крот, а закрыт. Как в танке. И за хобот не ухватишь. Волчара тот еще, опытный.

– Боишься его?

– Да когда я кого боялся?

– Ты мне не вкручивай!