Словили его быстро. И пошел бы Крот на семерик по авторитетной статье «разбой», да довесок из сто семна-дцатой[10]подкосил всю будущую карьеру: с его здоровьем и энергией он на любой из зон выбился бы «в люди», если бы не проклятый «прицепчик»… Вот и приходится теперь упираться рогом, вместо того чтобы быть в заслуженном авторитете! Ничего… Сейчас он расслабится, а потом решит с Шерифом.

Дверь приоткрылась, Кадет втолкнул девчонку в комнату и исчез. Он знал причуды Крота.

Девчушка стояла потерянно, сжавшись в комочек. После света коридора приглушенный свет в комнате казался ей мраком; она слышала, как парни жестоко насиловали незадачливых товарок, и ожидала, похоже, чего-то худшего: зачем тогда ее не вывели вместе со всеми, а оставили, что называется, на закуску?

– Выйди в центр комнаты, – тихо, хриплым шепотом, приказал Кротов. Он знал – она услышит. Не может не услышать.

Девушка вздрогнула, заметила в кресле обнаженного мужчину, прошла в комнату и застыла на ковре, прямо в центре затейливого узора.

Она была в коротком летнем платьице, сверху – черный пиджак, на ногах – гольфы.

– Сними трусы, – велел мужчина.

Девушка и не думала кричать или противиться: сейчас она была похожа на кролика перед удавом. Автоматически запустила руки под платье и стянула белые трусики до колен.

Кротов удовлетворенно облизал губы. Эти его бойцы – тупы, как инфузории. Они не умеют получать удовольствие от секса – только трахать. А настоящее удовольствие состоит в том, чтобы превратить ее стыдливость, ее страх, ее трепет в возбуждение, в желание, ярче которого нет…

Он поднял с пола загодя приготовленный стек: кожаный, гибкий, с мягкой, конского волоса, кисточкой на конце и тяжелой круглой рукоятью. Приказал:

– Сними совсем и подними подол.

Кротов встал с кресла; полотенце, прикрывавшее ему низ живота, упало; он шел к девушке, голый, громадный, поигрывая стеком. Она тем временем вышагнула из трусиков, разогнулась и – замерла в испуге и удивлении: до этого она видела лишь его силуэт и не подозревала, что мужчина совершенно голый. И сейчас не отводила взгляда от его набухшего естества.

Он подошел к ней, махнул стеком: тот со свистом рассек воздух.

– Подними подол, я сказал!

Девушка задрала края платьица.

– Умничка… Умничка… – Кротов стал обходить ее, любуясь фигуркой, легонько шлепая стеком по ягодицам, бедрам, животу… – Снимай все, кроме туфель.

Девушка раздевалась, а Кротов ходил вокруг, наблюдая и играя стеком. Снимая платье через голову, она запуталась, застыла так, он прикоснулся мягкой кисточкой к ее груди и водил кругами, пока соски не набухли и не затвердели…

Наконец она справилась с платьем, замерла перед ним нагая, глядя в пол. Он подвел стек ей под подбородок, приподнял голову, стремясь заглянуть в глаза, но она избегала его взгляда.

– Ты ведь шлюшка? Этого, Хорька?

– Я… Нет… Нет… – прошептала она, едва разлепляя спекшиеся губы.

– Шлюшка… Все вы шлюшки…

Неожиданно он махнул стеком; переплетенная кожа врезалась в тело, девушка вскрикнула.

– Наклонись!

– Пожалуйста… Я… – зашептала она быстро.

– Наклониться! Руками к стене! Ноги расставить!

Он с маху хлестнул ее раз, другой… Она напряглась, ожидая следующего удара, но вместо этого почувствовала, как мягкая кисточка щекочет ей губы и промежность…

Кротов застыл, наблюдая, как ее губы раскрываются, будто бутон цветка… Тихонечко водил кистью… Еще…

Удар был резок, девушка вскрикнула, «цветок» за-крылся разом, но как только кисточка вновь прикоснулась к коже девушки, «бутон» расцвел, распахнулся вновь, сделавшись влажным…

Кротов подошел к ней вплотную, чтобы она почувствовала его горячее тепло, перехватил стек, хлестнул по спине и через мгновение вошел в нее… Девушка вскрикнула от боли и – застонала от наслаждения…

– А он, оказывается, баловник-затейник, этот Кротов, – произнес Степан Ильич Панкратов, снимая наушники. – А с виду – примитив, тесак тесаком.

Прикурил сигарету, посмотрел на стоящего у стола Кадета, спросил:

– С братвой сам совладаешь?

– Обязательно.

Панкратов потер переносье, словно что-то в последний раз прикидывая и взвешивая. Произнес едва слышно, словно про себя:

– Вышел ежик из тумана, вынул ножик из кар-мана…

– Не расслышал, Степан Ильич? – вежливо переспросил Кадет.

– А чего тут уши зря напрягать? Кончай этого.

Девушка кричала от нестерпимой боли, а Кротов сжимал ее талию, будто тисками… Мышцы его могучего тела напряглись все разом, он запрокинул голову и вот – словно взорвалось все, весь мир, а из горла мужчины вырвался хриплый рык…

Удар стилета был точен. Трехгранный каленый клинок вошел легко, словно в масло. Конвульсии оргазма и предсмертной судороги слились воедино; Кадет выдернул клинок, бесшумно отошел чуть в сторону, произнес едва слышно:

– «И кровь нейдет из треугольной ранки…»[11]

Могучее тело рухнуло навзничь, на спину. Глаза остекленело и безразлично уставились в потолок, а губы все еще продолжала кривить гримаса небывалого наслаждения и небывалой боли.

Девушка обессиленно уткнулась в стенку, сползла по ней. Заметила ноги в ботинках, обернулась, увидела стоящего над телом Кадета. Она подобралась, неловко прикрываясь руками, переводя полубезумный взгляд с Кадета на лежащего недвижно Кротова.

– Что с ним? – с ужасом спросила она.

– Сердце, – безразлично пожал плечами Кадет. – Французы называют это «сладкая смерть».

Кадет появился через час.

– С Кротовым произошел несчастный случай, – бесстрастно доложил он.

– Да? – чуть приподнял брови Панкратов.

– Инфаркт. Во время оргазма.

– Что братва?

– Не загоревала. Общий настрой: «настоящий мужик». Требуют отпеть по понятиям.

– Отпоем, раз требуют. Тебя признали?

– На словах – да. А дело покажет.

– Что сейчас?

– Отдыхают. С ними Эдичка. При нем не забалуешься.

– Кто-то из пехоты решил стать командармом?

– Хлыст хочет. Но хотеть и мочь – две большие разницы.

– Не философствуй. Дело говори.

– Братва его не признает.

– Почему?