— Тебе не доверяют? — подполз он на коленях к остову кровати и уставился на меня, восседавшую в изголовье на подушках, точно какая-то султанша.

— Не в том плане, о котором ты подумал, — чуть не вспыхнула я. Или все же запылала, или мне оставалось жарко после его утреннего или уже, можно сказать, полуденного приветствия. — Мама боится другого смертного греха — скуки. Не хочет, чтобы ее чадо скучало.

Олег подтянулся на руках, чтобы дотянуться губами до моих голых коленок.

— Обещаю не давать тебе скучать… — смело заявил Олег и протиснулся между коленок весь, хотя я и не давала ему такого же обещания в ответ.

— Агата, не наглей в конец! — Олег отпихнул собаку локтем, когда та разорвала наглой слюнявой мордой наш новый поцелуй. — Ты спала со мной всю ночь! А я говорил тебе, что предпочитаю представительниц собственной породы…

Все внутри сжалось ещё и от еле сдерживаемого смеха: ноги сжались сами собой, намертво приковывая к себе уже сухое, хотя бы в верхней его части, тело, и Олег разрывался сейчас между двумя желаниями или скорее необходимостями: так же сильно стиснуть меня или все же надавать Агате по мордам за непрошенную настойчивость.

— Я знаю, что ты хочешь жрать… Я тоже хочу, — продолжал Олег отводить собачью морду от моей. — Но чего-то другого. Понимаешь? Или тебе не понять? Но мы оба с тобой ничего не получим, если не договоримся…

Я больше не могла сдерживаться — и сдерживать его; вернее, удерживать на своем теле: оно готовилось согнуться в конвульсиях, несмотря на лежащий на нем пресс, тот, что в первом, и тот, что во втором значении данного слова, но к данной ситуации подходили все три — напор в том числе; напор Олега, который — точно струей из брандспойта — снес к чертям собачьим все мое сопротивление. Их этой постели я, конечно, вылезу стараниями овчарки-пуританки, но в другую явно залезу, только сама еще не понимаю, как…

— Мне что, ситтера тебе нанимать? — продолжал искать решение проблемы, назревшей и у него в штанах, и у меня.

Ситтера, догситтера… Это слово резануло слух и сердце — а ты его уже нашел, только не знаешь об этом. Наверное, своим истошным лаем Агата пытается рассказать тебе всю правду от той, которую ты напрасно вжал в чужой матрас.

— Все! — сдался Олег, выдохнув свое бессилие укротителя сумасшедших овчарок в мои раскрытые для смеха губы. — Иди корми свою тварь… Две своих твари… Я действительно озверел. Три раза спихивал ее с дивана на пол, уже хотел подняться к тебе…

— И почему не поднялся? — держала я в руках его голову, потому что держать в руках себя уже не могла. Тело вырвалось из-под контроля, так ему и надо… Это телу и нужно было. Чувствовать едва уловимый фруктовый запах геля для душа и ощущать покалывание утренней щетины. И хочется, и колется, и мать звонит в самый неподходящий момент, точно чувствует, что дочь выходит не только из-под своего контроля, но и из-под ее — смирись, Инга, как смирилась я под натиском серого волка, хотя из серого сейчас на нем только трусы. Сама такие для него выбрала, хотя там были и черные, и белые: вот и выбирай себе то ли ангела, то ли демона, а тут ни то, ни сё, да еще любвеобильная собака в придачу, от которой мы отбивались уже в четыре руки.

— Потому что меня не пускали… Вы обе, — усмехнулся Олег и наконец принял почти что вертикальное положение.

Агата тут же плюхнулась мордой ему на колени, скрыв от моего прицельного взгляда его боль. У меня тоже свело желанием все тело, но я знала, что сейчас у нас ничего не выйдет. Если уж он и решится в конце концов выставить собаку за дверь, то пусть делает это в своём доме. И на собственной стене показывает высший пилотаж малярного искусства.

— Это я сказала ей лечь спать с тобой, — тронула я его совсем не сгорбленную спину.

Мышцы у него, наверное, в любой ситуации держат форму. Особенно те, что отвечают за хватку. Он сжимал мне запястье, но не тянул ни к себе, ни от себя. Просто смотрел в глаза взглядом, в котором не было места смеху: видимо, моя шутка не удалась.

— Вы обе меня любите, — голос оказался еще более серьезным. — И не даёте мне ни минуты в этом усомниться. Ещё и голодом морите. Наверное, тоже от большой любви.

Я сжала губы, чтобы улыбнуться детской наивной улыбочкой:

— Я встаю.

Три шага от кровати я проскакала горной козой, а вот у шкафа с одеждой замерла в позе цапли, потому что у меня вдруг жутко зачесалась коленка, а я уже держалась рукой за зеркальную дверцу. В отражении я, конечно, выглядела ужасно смешно, но ногтями точно бы разодрала кожу: это все нервы, нервы… От нервов женщине помогает шоппинг, и я решилась сделать то, что собиралась сделать ещё вчера: выбрать из Лолиной коллекции наряд, подходящий для сумасшедшей Дамы с собачкой.

Выбор оказался огромный — иначе Лола и не одевалась, даже не имея собаки. Интересно, в какой момент до неё дошло, что она немного того? Неужели ум заложен у женщины в подкожном жирке? Пополнела и поумнела? И смузи, наверное, поддерживают худеющий ум в своеобразном здравии. Мой, увы, не вернёт даже овсянка!

— Что? — обернулась я от шкафа, заметив в зеркальной дверце отражение слишком внимательного взгляда Олега.

Наблюдатель вздрогнул и нервно провёл рукой по собачьей голове, прижимая огромными пальцами огромные уши. Свои у него тоже сделались большими. Или такими и были, а я просто не замечала? Были или нет? Я даже улыбнулась всем этим глупостям, которые бесперебойно лезли мне в голову.

— Ничего, — вернул мне улыбку Олег, перехватывая пальцами раскрытую пасть Агаты. — Просто хочу смотреть на тебя… За смотрение она ведь меня не сожрет? Не сожрешь, а? — обратился он уже к собаке, выпуская морду на свободу.

Наглая морда тут же его лизнула: ну да, бьет — значит, любит. А потом эта засранка двинулась на меня, грозясь исцарапать мне голые ноги, но Олег вовремя пришел на выручку, ухватившись за ошейник.

— Глупая, так ты завтрака не допросишься, — нагнулся он к оттопыренному собачьему уху. — Они, — Олег повел в мою сторону подбородком, — любят ушами. Ты лучше повой. Ну, я же знаю, что ты умеешь ныть. Ну…

И Агата заскулила — как у него это получилось, как?

— Ты собачье терпение не испытывай. Я не буду вечность ей зубы заговаривать, — оскалился Олег, когда я заржала над ними в голос. Человеческим смехом это не назвала бы даже сивая кобыла.

Я схватила вешалку, на которой висело платье в цветочек, и прикрыла им майку пижамы.

— Ну… — Олег не понял, что я от него хочу. Пришлось добавить: — Нравится?

— Нравишься… — ответил он по слогам. — Ты мне нравишься в купальнике… Из серии «платье голого короля»…

Я снова не смогла сдержать улыбку.

— Так что выбирай любое платье. Я не тот, кто смотрит на наряд… Наряды врут. Тем более, в России, где в кредит покупают дорогое шмотье, думая, что… — Олег поджал губы. — Ну, как там у Жванецкого было: рожи отдельно, фраки отдельно?