‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Всего двадцать четыре дня. В Академии стихий, насколько я помню, на отдых между курсами отводится два с половиной месяца — почти в три раза больше времени. С факультетом смерти такая политика вполне понятна, действительно, после такого "отдыха" думать о чём-либо, кроме как о смерти, жестокой, кровавой и насильственной, будет крайне затруднительно, но вот факультет жизни за что страдает?

При виде меня Мэй немного оживляется, протягивает мне лежащую на тумбочку записку, свёрнутую в рулончик и трогательно перевязанную синей ленточкой.

Не спит.

В записке всего несколько слов — не приживается, ох, не приживается у нас эпистолярный жанр:

"Надо поговорить. Л.В."

Всем-то со мной надо поговорить! Звучит довольно комично, с учётом того, что все здесь совершенно точно знают, когда конкретно можно и нужно говорить — и до следующего такого прекрасного момента осталось чуть меньше суток — плюс двадцать четыре дня каникул. Или Леннард тоже никуда не уезжает?

Надо тебе — приходи к началу второго курса и говори! Лично я сейчас с удовольствием лягу спать.

И всё равно настроение немного испортилось. Я злобно взглянула на записку — и бумага вспыхнула, а Мэй испуганно дёрнулась, и маленький самовольный костерок погас, оставив горстку серого пепла и струйку дыма.

Я отыскала кусочек мела и написала на нашей дощечке: "Спокойной ночи, хорошего отдыха на каникулах". Мэй кивнула, но грусти и потерянности в её взгляде и позе не убавилось нисколько.

Впрочем, не моё дело.

Следующий день прошёл сумбурно и даже несколько шумно — забавный парадокс. Занятий по тренировке тела не было, и моё проклятое вредное тело вместо того, чтобы радоваться, счастливо побулькивая, например, животом и задорно подрыгивая ногами, протестующе ныло и жаждало привычной дозы нагрузки. Народ собирался в путь, отправляясь к ректору для снятия печатей молчания, и, как я подозреваю, наложения печатей о неразглашении, а потом — к заранее вызванным экипажам. Я уже попрощалась с Артой и с Мэй, потом, не в силах выносить суету, вышла на улицу. Габриэль встретился со мной на улице, потянул за собой. Мы подошли к лесу, и Габ уселся прямо на сухую августовскую траву, а я — рядом с ним, положив голову ему на плечо. Пару минут мы просто так сидели, слушая слабый шум ветра и совсем отдалённый стук колёс экипажей — видимо, слух за этот год обострился. Не знает, что в следующем году его ждёт такой облом.

— Я съезжу домой на два дня. Надо проведать Сэма и выяснить, что решилось по его поводу. А потом вернусь сюда, — неожиданно вслух сказал Габриэль, а я вздрогнула от звука его голоса больше, чем от появления умертвий-уборщиков. Помотала головой, мол, не обязательно возвращаться, останься с семьёй.

С Джейси, моим Джейси.

— Я бы вообще никуда не уезжал, — Габриэль прижал меня чуть крепче, а я зажмурилась, вдыхая его запах, скорее, чувствуя, чем слыша тихий стук его сердца. — Но Сэмюэль… Сейчас, честно говоря, мне кажется, идея с его поступлением сюда — абсолютно бредовая. В конце концов, пусть его тело выросло, и даже рассуждать он стал куда разумнее, но его ввели в стазис, когда ему было девять, Джей! Только девять лет!

Я протестующе отстранилась — демоны, как объяснить Габу, что его, а вообще-то и мой братец нужен мне здесь, нужен очень-очень?! Что на самом деле он старше нас обоих?

Демонов Джеймс и его привычка умалчивать обо всём до последнего!

— Дело не в том, что я боюсь за него, Джей, нет, я не чувствую себя виноватым, правда — больше не чувствую. И не в том, что ему тут будет трудно, в конце концов, об этом должны думать родители, а не я — они же сами здесь учились! Но в целом я бы не хотел, чтобы он здесь учился. Именно здесь.

Габриэль смотрит мне в лицо, зелёный и голубой глаза проявляют редкостное единодушие — в них тревога.

— Безмолвие, глухота — это какие-то варварские методы, Джей. Не говоря уж обо всём остальном — работа с трупами, со стазисом, с умертвиями этими. Может быть, кому-то и надо этим всем заниматься, но они переходят грань. Они все тут переходят грань! Вспомни Лукаса, вспомни леди Сейкен.

Габриэль тянет меня к себе, а я почти изумлённо смотрю на него — он редко проявляет эмоции так явно. И в том, как он беспокоится о Джеймсе, есть нечто невероятно… притягательное. Я целую его в ответ, ощущая покалывающее возбуждение в запястьях, но Габ чуть отстраняется.

— Джей, послушай. Меня здесь, по сути, ничего не держит — кроме тебя. Я останусь с тобой в любом случае, я знаю, что ты хочешь доучиться, несмотря ни на что. Твоя магия, твой дар — что-то особенное, это видно всем. Ты рождена для этого места, но ты же знаешь, что там, наверху, творятся какие-то интриги, что магов могут убить, они могут просто исчезнуть, а с этими твоими выездами в столицу совершенно тёмная история… Давай уедем отсюда вместе, Джей? Мы останемся вместе, в любой другой Академии, которую ты выберешь, и, я надеюсь, что после тоже.

Я смотрю на него потрясённо.

Не ожидала.

— Я на тебя ещё мальчиком запал, Джей, на такие жертвы ради тебя готов был пойти, — он вроде бы шутит, но зелёный глаз всё ещё непривычно серьёзен. — Что думаешь?

Мне так хочется сказать ему всё, что никак не удаётся сказать. Каждый раз эта демонова печать в самый нужный момент не даёт мне сказать ему самое главное! Вместо ответа я просто снова качаю головой, не отрывая взгляда от его потрясающих глаз за стёклами очков.

И Габриэль не настаивает.

— В понедельник вернусь. Постарайся ни во что не вляпаться, ладно? Ларс, надо полагать, останется?

Эти вопросы ответа не требуют.

— Завёл я себе сокровище, — его рука зарывается мне в волосы. — То одно, то другое, ещё и Ларс. Так на тебя смотрит.

Протестующе трясу головой: приятель тут явно не причём, а что «то одно, то другое» — так разве я виновата?!

— Так ты считаешь, что Сэму нормально будет здесь?

Энергично киваю.

— Ну… может, оно и так, — его губы касаются моего лба, и я позволяю себе зажмуриться, расслабиться. — Присмотрю за ним хоть, как и планировал, хотя бы год. Что-то мне подсказывает, братец ещё подкинет проблем.

…И возразить ему я не могу. При всём желании я, к сожалению, думаю так же.