— Нечего рассказывать, — я против воли отвожу взгляд. — Подай одежду, пожалуйста.

— А тренироваться обязательно в таком виде? Нет, я бы понял, если бы ты демонов вызывала, это был бы дополнительный аргумент, но…

Я чувствовала, что на самом деле он хочет поговорить. По-настоящему хочет, впервые за долгое время, пряча за дурашливой интонацией какую-то глубинную тревогу: за меня ли, из-за родителей или по какой-то иной, неведомой мне причине. Чувствовала, как стремительно истекает отпущенное нам время. И что не хотелось его слушать, слишком многое внутри меня было ещё не прожито, не осмысленно. Но…

Я протянула руку за штанами и плащом, а Ларс не отдавал, просто замер на месте, уставившись на меня, и в глазах его была тоска, лютая тоска.

— Ларс…

Он торопливо встряхнулся, подал-таки мне одежду и отвернулся.

Мне стало стыдно, но сказать я ничего не успела. В аудиторию один за другим почти бесшумно просочились два сгорбленных силуэта.

Их движения, неровные, рваные, дёрганые не оставляли сомнения в том, что они мертвы. Давно и бесповоротно.

Ларс судорожно хватает меня за запястье, и я от неожиданности охаю.

Он парень, а я девушка, но — и тут уж ничего не поделаешь — у меня, как у студентки факультета смерти зомби не вызывают такого неконтролируемого инстинктивного отвращения и неприятия. Честно говоря, вообще никакого отвращения и неприятия, разве что неконтролируемую печаль и чувство вины при воспоминании о библиотекарше, которую когда-то я испепелила.

Впрочем, восторга при контакте с умертвиями я тоже не испытываю.

Зомби-уборщики, надо же! Если поразмыслить, то это даже логично — раз уж мёртвая библиотекарша справлялась со своими задачами, почему бы и не применить то же элегантное решение и в других сферах? До этого я ни разу не видела, а как, собственно, происходит в Академии уборка.

Между тем, картина, представшая взорам двух широко распахнувших глаза адептов, была самая что ни на есть мирная. Первый зомби тащил метёлку и швабру — палку с намотанным на конце неё куском ткани. Второй — два ведра с водой. Вода в вёдрах вела себя странно: от дёрганных неровных движений несущего её умертвия так и норовила выскочить из вёдер и расплескаться по полу, но нет — на пол не попадало ни одного брызга, ни единой капельки. Взлетающие то и дело вверх прозрачные струйки моментально послушно возвращались обратно, словно притянутые магнитом иголочки.

До этого я как-то не задумывалась, сохраняют ли умертвия способность к стихийной магии, ту, которой владели при жизни, и влияет ли как-то дар на, скажем так, качество поднятого материала. Ну, по крайне мере, этот сгорбленный мужчина с восковой кожей оттенка свежего гречишного мёда явно был магом воды при жизни — послушная его безмолвному приказу вода в глухо опустившихся на пол вёдрах переползла через их края и мягко заскользила по полу.

На парочку задержавшихся в аудитории адептов зомби посмотрели недовольно, если вообще можно было говорить о каком-то выражении на их сморщенных, лишённых какой-либо мимики лицах. Вода доползла до наших с Ларсом ступней, неуверенно остановилась сантиметрах в десяти от носков туфель.

Мы с приятелем переглянулись, не особо нуждаясь для взаимопонимания в словах, и на миг мне стало беспричинно, безудержно весело. Как в детстве, когда мы вдвоём хулиганничали от души, причём заводилой всегда была я, а попадало почему-то всегда Ларсу.

— Помочь, господа?

Земная магия моего приятеля в сочетании с телекинезом заставляет мельчайшие пылинки, крошки, песчинки сбегаться в центр аудитории, ускользать от неповоротливой метёлки, скатываясь в кособокий пыльный шарик. Как только шар достигает размера кулака, я поджигаю его. Зомби-уборщики бессмысленно смотрят на нас, не ожидая такого разрыва шаблона своих привычных действий.

Зомби со способностью к водной магии реагирует первым: вода на полу собирается в маленькие гейзеры, стремясь погасить вспыхивающие то тут, то там шары, но, послушные мне, они легко уворачиваются и перед тем, как сгореть, тихонько тюкают зомбяков в затылок. Некоторое время мы развлекаемся подобным образом, а потом второй зомби неожиданно запускает в Ларса метёлкой и воинственно, даже угрожающе поднимая вверх швабру, надвигается на него, словно полководец на вражеское войско.

— За что?! — возмущённо выкрикивает приятель. — За что, я только помочь хотел, вот в неё кидайся, это всё она! Эй!

Пару минут я почти с удовольствием наблюдаю, как мой спортивный и сильный друг детства бегает кругами вокруг меня, ловко уворачиваясь от ударов рассерженного умертвия, от которого, как я помню, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, очень трудно сбежать. Судя по всему, зомби терпеть не могут, когда им мешают выполнять работу, на которую они запланированы. Наконец, мельтешение мне порядком надоедает, и я кричу Ларсу:

— Идём!

И мысленно приказываю умертвиям:

"Стоять!"

В конце концов, аннины питомцы меня почему-то слушались, может, и с этими сработает, хотя их плетения сложнее на порядок? Разумеется, одного мысленного приказа недостаточно, и я тяну за кончики коричнево-серых, словно бы заплесневелых магических нитей.

И зомби-уборщики останавливаются. Однако если умертвия-животные испытывали ко мне как будто даже добрые чувства, то уборщики сердито клацают челюстями, дёргаются больше обычного и всячески проявляют праведное негодование. Запыхавшийся Ларс останавливается рядом и хватает меня за руку:

— Мочалки неблагодарные!

Стоят-то они стоят, но расплескавшаяся по полу вода неожиданно взмывает к потолку и обрушивается Ларсу на голову.

— Ах, ты!!! Ну, я вас…

— Идём, — я тяну его за руку. — Идём, хватит с меня одного такого… испепелённого.

«Продолжайте работу!»

Неужели даже умертвия могут испытывать какие-то подобия чувств? Или эти действия тоже заложены в их "программу"?

Переведя взгляд на сердитого, нахохлившегося и мокрого Ларса, я прыскаю от смеха. Мы стоим в коридоре, по лицу парня стекают капли воды, и он по-прежнему крепко сжимает мою руку в своей, хотя в этом уже нет никакой необходимости.

— Джейма — повелительница мёртвых, — фыркает Ларс, вытирая лицо рукавом.

— Эх, Габриэля сейчас очень не хватает, — я имею в виду сейчас исключительно воду, но мой друг неожиданно смотрит на меня очень серьёзно.

— Хватает. За глаза, — и прежде чем я успеваю что-то возразить или сказать, продолжает. — Джей, нам надо поговорить. Очень надо. Я…

Молчание опускается на нас, словно театральный занавес. И я испытываю одновременно досаду — и облегчение.

***

Мэй, против обыкновения, не спит.

Впрочем, с ней никогда не знаешь толком: она не спит так, что не спит, или спит так, что не спит? Сидит на своей кровати, поджав ноги, бледная, волосы прилипли ко лбу, под глазами пролегли тени, на впалой щеке — едва заметная красная сеточка, хотя, может быть, просто отлежала, да и глаза покраснели. Вещи собраны в небольшой саквояж, стоящий тут же, перед кроватью — в отличие от меня, соседку ожидают целых двадцать четыре дня каникул.