падала ко мне на колени, чтобы удивить новыми пируэтами. Сейчас же все тело и лицо пылают так, словно я в парилке высидел не меньше получаса. Я не могу пошевелиться, не могу думать, говорить, реагировать. Что она натворила?

— Ты мне нравишься, меня к тебе тянет, и я не перестаю тобой восхищаться, — хриплю в ответ, — но я уверен, что это все нельзя назвать таким дерьмовым словом.

— И не надо, — шепчет, — пока не надо.

И наперекор своим уверенным интонациям, отвернувшись, всхлипывает, будто все равно ждала, что я прыгну к ней в ноги и сотни раз признаюсь в любви. Это должно бесить меня, злить, да хотя бы раздражать, но сердце рвется на части.

— Мик, я не уверен, что после всего сумею…

— Все хорошо, правда. — Слеза, скатившаяся по ее щеке, говорит о другом. — Мне просто жаль.

— Меня?

— Того, что люди вокруг заставили тебя поверить, что любовь — это плохо.

И вот как? Просто как у нее это выходит? Сука, она бьет точно в цель и подрывает все к херам. Она как тот крохотный камешек, который, попав в лобовое, пускает паутину по всему стеклу. Она ломает систему, весь механизм. И я, хоть убей, не пойму, как она в эту муть по-прежнему верит, если собственный отец предпочитает ей свидание с коньяком.

— Не плачь, — я не узнаю свой нетвердый голос. Мика всхлипывает в ответ. Я подползаю, сажусь рядом, хватаю горячими ладонями ее лицо и заставляю посмотреть на меня. — Не надо, я того не стою.

— Ты стоишь каждой мысли о тебе, — говорит, уничтожая меня и все, что было до нее.

И я целую ее первым. Сам. Я бы целовал ее, даже если бы не ответила, но она крепко цепляется за меня, впивается в мою шею ногтями. Тянет вниз, и я уже читаю ее «да» между строк, но все равно спрашиваю, придавив весом так, что она никуда без моего разрешения не сбежит.

— Ты уверена? — задыхаясь, тихо, в надежде, что она не отступит. Только не сейчас, пожалуйста.

— Я хочу этого больше всего на свете.

Ее ответ — это чистый адреналин прямо в сердце, возвращает к жизни. Забывается всё и вся. И я не могу устоять перед ней, миссия провалена. Ну а если начистоту, откажи она мне, я бы долго и нудно умолял ее передумать.

Глава 23

Мика

R.A.SVET — Твои слёзы

Ян никуда не спешит. Целует медленно, вкусно, так, что под прикрытыми веками всполохами вспыхивают искры. Ведет губами ниже по подбородку, шее, перехватывает запястье и смыкает на нем зубы под мой тихий смех. Наверное, это нервы: я смеюсь сквозь слезы и чувствую себя самым счастливым человеком на земле.

— Голубая кровь, — мурлычет он в сгиб моего локтя, прикусывая нежную кожу.

— Что?

Когда я открываю глаза, взгляд не фокусируется. В полумраке комнаты силуэт Яна не сразу обретает четкость, а я понимаю, что быстро сделать это, как я бы того хотела, с ним не выйдет. Кажется, он заставит меня прочувствовать каждый миг.

— Странно, что ты не знаешь, — произносит с улыбкой, и я позволяю ему умничать, если так хочется. — Испанские дворяне отличались бледной и тонкой кожей. Из-за того что они вечно прятались в замках, на их теле просвечивали синие вены, оттуда и пошло выражение «голубая кровь». Так ты у нас аристократка? — Бессонов ловит мой вопросительный взгляд. — Что? Это все интернет.

Я приподнимаюсь на локтях, потому что он опускается ниже и целует мой живот, запрокидываю голову назад вместе с мучительным стоном. В следующую секунду меня подкидывают вверх, сажают и стягивают кофту, даже не пытаясь ее расстегнуть, а я благодарю бога, что надела красивое белье. Хватило прошлого фейла, когда я забыла бесшовный лифчик у Бессонова. Надеюсь, он мне не припомнит, или я сгорю со стыда. Если после всего, что между нами будет, сумею чего-то стыдиться.

— Скажи, если что-то пойдет не так.

— Все так.

В отместку за мой уверенный ответ меня лишают лифа, и первым делом мне тут же хочется скрестить руки на груди, но я успеваю подавить этот импульс в голове. Как бы ни хотела спрятаться, чтобы не краснеть, распрямляю спину и смотрю на Яна, у которого в эту самую секунду расширяются зрачки. Он будто получают дозу увеселительного и улетает в нирвану, потому что дальше двигается слишком плавно и медленно, а я знаю, каким резким и жестким может быть. Это все для меня?

Бессонов приземляет меня к себе на колени так, что я трусь голой грудью о его грудь и чувствую, как между ног упирается член. Не сдерживаю шипения, когда Ян вдавливает меня в себя, заставляя прогнуться. Одной рукой он больно сжимает мою талию, другой тянет и пропускает между пальцами сосок, который затем накрывает ртом, мучает языком, дразнит губами. Это запредельно и остро. Сейчас, когда все взаимно и обговорено, это кажется чем-то волшебным, а сладкое предчувствие добавляет накала эмоциям, которые вот-вот выйдут из-под контроля. Бессонов мной восхищается. Это большее, на что я могла рассчитывать.

Правда, меня слегка отрезвляют его прикосновения к неровной коже на моем боку, там, где с детства остались ожоги. Ян чувствует перемену во мне, роняет спиной на мягкую свежую постель и губами впивается во все неидеальные места на моем животе и ниже. Он лучше, чем я могла о нем думать даже в самых смелых фантазиях.

Мои штаны с носками летят на пол. Бессонов замирает надо мной и пожирает взглядом — таким же темным, как угольно-черное небо за окном.

— Ты идеальная, что бы ты там себе не придумала, — будто читает мои мысли и опускается сверху, чтобы я нетерпеливо содрала с него пижамные брюки, под которыми нет ничего, и обхватила член рукой.

Рычание мне в шею становится лучшей наградой. Пусть я и не знаю, что и как следует делать, но действую, как всегда, уверенно. Я и на экзаменах придерживаюсь похожего правила: говори смело и убедительно, даже если несешь полную чушь. Правда, долго мне не разрешают руководить процессом.

— Не спеши, — кусая за мочку уха, нашептывает он, — иначе все закончится быстрее, чем ты думаешь.

Черт, это ведь хороший знак? Это же не плохо? Значит, ему