грубым, но мой прошлый врач не задавал таких вопросов, когда я рассказывал ему о головной боли, – сказал Уильям. Он начал терять терпение.

Мне вовсе не хотелось злить вооруженного человека, поэтому я решил сменить тактику.

– Простите, мистер Батлер, я задаю эти вопросы, потому что вы мой новый пациент. Я вижу, что вам назначали пропранолол. Прежде чем выписать на него новый рецепт, мне нужно измерить ваше артериальное давление[18].

Я его перехитрил. Теперь мужчине нужно было снять куртку, чтобы я мог измерить его давление.

– Мне нужно ваше плечо, – сказал я, разворачивая манжету тонометра и надевая на шею стетоскоп.

Уильям Батлер кивнул, расстегнул куртку и повесил ее на спинку стула. На нем был поношенный серый свитер, и он весьма странно держал левую руку. Я присмотрелся и решил, что у него явно что-то спрятано в левом рукаве.

Он неловко придерживал свитер левой рукой, доставая из рукава правую.

– Будет удобнее, если вы достанете левую руку, поскольку манжета не достанет до правой, – сказал я.

Это была правда. Тонометр крепился к стене, и левая рука мистера Батлера была ближе к нему. Он посмотрел на тонометр и кивнул.

После этого он правой рукой вытащил из рукава большой молоток и осторожно положил его на стол. Я посмотрел сначала на молоток, а затем на мистера Батлера, невозмутимо ожидавшего, когда ему измерят давление.

– Мистер Батлер, это молоток, – произнес я медленно.

– Ну да.

– Такие вещи нельзя приносить в клинику, поскольку они считаются оружием, – сказал я, держа одну руку над тревожной кнопкой.

– Оружием? Это молоток, а не оружие, – удивился пациент. – Вы будете измерять давление или нет? Это самая странная консультация в моей жизни.

Прежде чем я успел ответить, в дверь постучали. В кабинет вошли Никола и охранник Джерард.

– Мы услышали шум и хотели узнать, все ли в порядке, – сказала Никола, глядя на меня.

– Шум? Никакого шума не было, – в недоумении возразил мистер Батлер.

Честно говоря, он был прав, и никакого шума не было.

– Спасибо, Никола. Мистер Батлер как раз собирался объяснить, зачем он принес молоток на прием к врачу, – я откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. Теперь, когда прибыла помощь, я почувствовал себя увереннее.

– Он нужен для моей лошади! – сказал мистер Батлер, не понимая, зачем в кабинете собрались все эти люди.

– Для лошади? – теперь настала моя очередь удивляться.

– Да, для лошади, на которой я приехал, – ответил Уильям. – Она ждет на заднем дворе клиники.

– Но зачем вам молоток для лошади? – спросила Никола.

– Я вбиваю в землю колышек, чтобы привязать ее, – сказал Уильям. Мы продолжили непонимающе смотреть на него. – Так она не убежит! – пришлось добавить ему.

Мистер Батлер, казалось, был в отчаянии.

– Ясно, это все объясняет, – сказал я после короткой паузы. – Спасибо, Никола и Джерард, все в порядке.

Никола смутилась, а Джерард, казалось, был потрясен.

– Что ж, произошло небольшое недоразумение, мистер Батлер. Один из пациентов сообщил, что у вас молоток в рукаве, и мы не знали, какие у вас намерения.

– Это объясняет странные вопросы, которые вы мне задавали, – сказал он.

– Да, – ответил я. – К нам нечасто приезжают пациенты на лошадях.

– Я езжу не в седле, а в телеге, – пояснил Уильям.

– Это неважно, вы все равно первый такой пациент. Простите, что так вышло. Измерим давление? – спросил я, желая поскорее сменить тему разговора.

Уильям спокойно отреагировал на инцидент и ушел с рецептом на пропранолол.

Со своей следующей пациенткой я был хорошо знаком. Это была Венди Эшворт, которая хотела поговорить об Эмили.

Эмили теперь было десять, и у нее все складывалось не очень хорошо. Девочка переросла шунт, который ей установили в пятилетнем возрасте. Сердцу Эмили приходилось усиленно работать, чтобы перемещать насыщенную кислородом кровь по телу, и из-за чрезмерного напряжения оно ослабло и стало работать менее эффективно. Легкие тоже перенапрягались, из-за чего артериальное давление в них повысилось до опасных показателей.

Жидкая часть крови, которая должна была циркулировать по телу в сосудах и не выходить оттуда, стала скапливаться в межклеточном пространстве. Стопы и лодыжки девочки начали отекать. Из-за скопления жидкости в легких ей стало еще труднее дышать. Она неделями не ходила в школу и отстала от одноклассников. Венди возила ее в больницу и оставалась там рядом с ней, если ее дочь была слишком слаба, чтобы поехать домой. Это негативно сказывалось на них обеих.

– Врачи говорят, что ей требуется пересадка сердца, – сказала Венди, пришедшая на прием одна. – Ее внесли в список кандидатов, и теперь мы ждем, когда появится донорское сердце.

Мы оба понимали, что это значит.

Эмили требовалось сердце ребенка приблизительно одного с ней возраста. Какие-то храбрые родители должны были принять самое сложное в мире решение в самое тяжелое время в своей жизни.

Я видел бригаду трансплантологов в больнице и даже представить себе не мог, насколько трудно им было разговаривать со скорбящими семьями о донорстве органов. Я понимал, насколько это важно и как не хватает органов тем, кто отчаянно в них нуждается. Дети и взрослые умирали, вовремя не получив донорский орган. Сложные разговоры, которые вели трансплантологи, каждый день спасали жизни.

– Если в ближайшее время ей не пересадят сердце, мы можем ее потерять, – сказала она. Венди позволила себе поплакать, но потом вытерла слезы и извинилась.

– Думаю, если кому-то и позволено плакать, так это вам, – ответил я.

К сожалению, у нас не осталось вариантов лечения.

– Она задыхается, даже когда идет из одной комнаты в другую. Нужно, чтобы она двигалась, иначе лодыжки отекут еще сильнее. Мне так трудно понять, что правильно, а что нет. Мы все очень устали.

Эмили просыпалась ночью из-за проблем с дыханием. Она принимала препараты, которые препятствовали скоплению жидкости и контролировали работу сердца, но ей все равно было тяжело.

Венди всегда была против антидепрессантов, но сегодня она была настроена иначе.

– Я думаю, что у меня депрессия, доктор Хан, – призналась она. – Я делаю все, что в моих силах. Я вожу Эмили по больницам. Мы были в Ньюкасле, Шеффилде, Лондоне, Бристоле – везде. Я молюсь каждый вечер, и я даже стала снова ходить в церковь, но все бесполезно. Я боюсь, что лучше не станет.

Я ничего не ответил.

– У меня опускаются руки, – сказала Венди и посмотрела на меня. – Я думаю, что она умрет.

– Нет, Венди, этого никто не знает. Депрессия лишает вас надежды, – возразил я. – Любой человек впал бы в депрессию, если