«Господи! Что же это за глаза-то такие!» – ахнул про себя Слава и пожалел, что пока не может сесть ближе. Узкие, в контуре испачканных тушью ресниц, они желтели, словно перерезанные зрачком на две половинки. «Радужки, что ли, нет? – озадачился Крюков и пожалел, что не может рассмотреть их поближе. – Ведьма!» – подумал он и вздрогнул: Неля, точно прочитав его мысли, осклабилась в ухмылке, обнажившей верхний ряд темных зубов. «Как будто земли наелась», – пронеслось в голове, и Крюков, перегнувшись через стол, спросил:

– Почему вы отказываетесь пойти со мной в другое место?

– А зачем? – С лица Уваровой исчезла ухмылка, она стала серьезной.

– Мне лично здесь некомфортно, – признался Слава, как будто позабывший о своем решении встать и уйти.

– А ты-то здесь при чем? – тут же нагрубила ему Неля. – Не нравится – иди.

– Это я уже слышал, – вернулся в прежнее положение Крюков и заскользил взглядом по барной стойке, из-за которой редиской торчала голова любопытной Матрешки. Заметив Славин взгляд, она тут же выскочила в зал и застыла оловянным солдатиком возле их столика.

– Ты чё? – удивилась ее появлению Неля.

– Ничё, – пожала плечами Матрешка и преданно уставилась на Крюкова. Через мгновение Слава понял: надо что-то заказать, иначе человек почувствует себя обманутым.

– Еще двести граммов коньяку, – попросил он, и Матрешка радостно метнулась к стойке, чтобы через мгновение вернуться к щедрому клиенту.

– Французский, – таинственно прошептала она и выставила на стол графинчик с бултыхавшейся в нем жидкостью кофейного цвета.

– А этот? – Крюков глазами показал на тот, которым угощалась его соседка.

– Этот тоже французский, – заверила его Неля и на этот раз лукаво осклабилась: – У нас ведь тут все французское. Да, Матрен?

Матрена с готовностью затрясла головой, и Слава увидел, что в лице девушки что-то изменилось. «Губы накрасила», – мысленно улыбнулся Слава и предположил, что эта барышня имеет на него какие-то виды. Стало смешно, и чувство опасности притупилось. Пододвинув к себе перетянутый резинкой пакет с деньгами, Крюков пригласил Матрешку присесть, не забыв при этом бросить взгляд на Нелю, явно чувствовавшую себя хозяйкой положения.

– Да садись, садись, – приободрила она напарницу и похлопала ладонью по столу.

– Ща, стул принесу, – засуетилась было Матрешка, но Слава остановил ее, галантно уступил место и отправился за стулом к соседнему столику, недальновидно оставив пакет с деньгами. Вернувшись, заметил, что тот оказался в руках у Нели.

– Присмотрела за твоим барахлом, – объяснила она и протянула пакет Крюкову.

– Ну чё? – воодушевилась Матрешка и, не дожидаясь, пока Слава разольет коньяк по стопкам, сама умело плеснула каждому и произнесла тост: – За знакомство! Правда, Нелюх?!

– Я смотрю, ты тут уже с утра за знакомство, – недовольно проворчала Неля, но тем не менее поддержала напарницу, чокнувшись с ней. Крюков к ним не присоединился.

– Ты чё? – искренне удивилась Матрешка Славиному нежеланию выпить за компанию: – Больной, что ли?

– Не больной, а блатной, – язвительно поправила ее Неля и опрокинула стопку.

– Ну тогда это, давай, выздоравливай. – Матрешка, видимо, половины из того, что говорит ее напарница, не понимала. Разговор, что естественно, между ними не клеился, в основном лопотала какую-то чушь сразу же захмелевшая Матрешка.

«На старые дрожжи!» – заговорщицки подмигнула Крюкову Неля, потом сама принесла ему чаю, правда, на этот раз сделала это довольно любезно, прихватив с собой своеобразный «бонус» от заведения – маленькое блюдечко с тремя дольками полузасохшего лимона.

– Не бойся, не отравишься, – почти по-дружески проговорила она, и Слава поддался, сделал пару глотков, отметив про себя: «Чай как чай. И на вкус – чай. И на цвет – чай».

– А сахар? – напомнила Крюкову Неля, и от ее вопроса стало сразу как-то спокойнее, потому что обыкновенный вопрос, без всякого подвоха, домашний такой вопрос. Славе даже показалось, что вот так иногда можно: прийти к ним, выпить чаю, поговорить по душам о том о сем, ничего ж в этом особенного нет, нормальные человеческие отношения. Расслабившись, Крюков посмотрел на оживленно что-то рассказывающую Матрешку, хохочущую, видимо, над ней Нелю и вдруг понял, что ничего не слышит. «Странно», – подумал он, но не напугался, не вскочил с места, чтобы броситься прочь, наружу, на свежий воздух, а обвел взглядом весьма пополнившееся за это время кафе и убедился, что действительно ничего не слышит. При этом, что удивительно, он прекрасно понимал, о чем говорят люди, и старательно улыбался каждому.

– Эй! – коснулась его рукой Неля и, переглянувшись с Матрешкой, передвинула поближе к Крюкову стул, чтобы сесть рядом.

– Не-ля, – промычал Слава, и та тут же притянула его к себе, поцеловала в губы, насильно раздвинув их своим острым змеиным языком, погладила по голове и улыбнулась:

– Все нормально, нормально…

Крюков ее услышал, обрадовался и тоже хотел сказать, что все нормально, но обнаружил, что не может произнести ни одного слова. На какое-то мгновение стало страшно, но Неля снова притянула его к себе, и снова поцеловала, и снова погладила по голове, отчего понеслась по шее целая стая неутомимых мурашек, рассредоточившихся по спине, плечам… «Как приятно», – только и успел отметить про себя Крюков, но на этом красивое кино закончилось, как будто порвалась лента: только треск, а потом – полная темнота, в которой иногда появлялась Неля, чем-то приторным смачивала губы и исчезала надолго, наверное, для того, чтобы потом вихрем ворваться в эту капсулу Славиного небытия, обвиться змеей-искусительницей и заставить изнемогать от наслаждения.

Сколько это длилось, Крюков не помнил. Очнулся он в маленькой грязной комнатушке с низким потолком и крошечными окнами, сквозь которые струился приглушенный свет, искажавший истинные очертания вещей: выкрашенной масляной голубой краской этажерки без единой книжки, огромной литографии богородицы в раме за стеклом и расположившегося под ней комода с не закрывающимися до конца перекошенными ящиками.

В комнате стоял невыносимый запах, природу которого определить не составляло никакого труда. Слава легко узнал его, потому что уже слышал его однажды в комнате для гостей, где они с матерью дожидались какую-то ее знакомую, проживавшую в доме престарелых, куда без зазрения совести ее сплавили собственные дети.

– Чем это у вас так пахнет здесь, господи? – не выдержав, задала тогда неприличный, по сути, вопрос Надежда Николаевна и закрыла нос рукой, многозначительно посмотрев на сына, наверное, предлагала сделать то же самое.

– А чем здесь еще может пахнуть, Надя? – печально ответила ее бывшая сослуживица и объяснила: – Первый этаж, лежачие, все под себя, пока дождутся, чтобы вымыли…

Слава потом долго не мог отделаться от этого запаха, и, хотя больше никаких походов в условные гости его мать не предпринимала, он тем не менее запомнил его на всю жизнь. Вот и сейчас он был готов поклясться, что чувствует то же самое, только гораздо сильнее, чем там.