— Могу я спросить нечто дикое?

— Что?

Он нерешительно улыбнулся — на лице застыло мальчишескоевыражение, которое ей так нравилось. Она любила улыбку Марка, его волосы,«Партридж», студию… Но не его самого.

— Ты все такая же трусиха, какую я встретил когда-то вгазете?

Она долго молчала, прежде чем ответить. Что-то стучало ввисках. Затем она взглянула на него. Прямо в глаза.

— Да. Может быть. Ну?

— Ну, мне было любопытно, что ощущает человек, будучитаким?

— Одиночество. Испуг. Скуку — большую часть времени.Это не так увлекательно.

— Значит, поэтому ты приезжала сюда? Потому что былоскучно, а ты не переносишь этого?

— Нет. Может, на первых порах. Хотелось избавиться отвсего. Но ты, Марк, был чем-то особенным для меня.

— Я был спасением?

Да. Но как ему сказать об этом? И почему сейчас? О Боже, непозволяй мне ранить его… Не больше, чем вынуждена.

— Нет, ты личность. Красивая личность. Личность,которую я любила.

— Любила? Не «люблю»? — Он смотрел на нее. Слезыблестели в детских глазах.

— Времена меняются, Марк. И мы ничего с этим не можемподелать. Даже ради нашего спасения. Бывает только хуже, когда люди пытаютсяостановить время. Ради нас обоих я должна сейчас уйти.

Он кивнул, печально уставившись в бокал с вином. Она впоследний раз коснулась его щеки, встала и, выскочив за дверь, бросиласьнаутек. К счастью, подвернулось такси. Она остановила его, забраласьвнутрь, — Марк не видел слез, стекающих по ее лицу. Не видела и она слезМарка. Они больше никогда не встретятся.

Телефон зазвонил, когда она появилась в дверях. Кизиячувствовала себя выжатой как лимон. Будто удалили два зуба мудрости. Четыре.Девять. Сто. А что сейчас? Это не Уит. Эдвард? Ее агент?

— Привет, малыш. — Это был Люк.

— Привет, милый. Как приятно слышать твой Я совершенноразбита. — Ей так нужны его голос… прикосновения… руки…

— Что ты сегодня делала?

— Все и ничего. У меня был ужасный день.

— Судя по твоему голосу, это действительно так.

— Я «поправляю свои дела», как ты выражаешься. Минувшейночью опубликовала грязный материальчик с целью пробудить ревность у любовникаУита. — У нее не было секретов от Люка. Сейчас он знал всю еежизнь. — Статья достигла цели, Уит пригласил меня на ланч, где мы и свелисчеты. Он больше не будет сопровождать меня на вечерах.

— Ты расстроена? Ты так хотела…

— Да, и потому на это пошла. Мне хотелось сделать этокак можно мягче, чтобы не разрушить его "я". Мне казалось, послестольких лет я перед ним в долгу. Мы вели игру до конца. А затем я поехала вСохо и там тоже все расчистила. И теперь чувствую себя потаскушкой года.

— Да, такие вещи не проходят бесследно. Мне жаль, чтотебе пришлось пройти через все это. В один день. — Она, однако, непочувствовала сожаления в его голосе, хотя и знала, что ее новости принесли емуоблегчение. Она была рада, что сделала это.

— А как ты, милый? Тяжелый день?

— Не такой, как у тебя. А что ты еще намереваешьсяделать, малыш? Никаких маскарадных благотворительных встреч? — Онавздохнула. — В чем дело, я что-то не так сказал?

— Дьявольщина! Ты напомнил мне. В пять я должна быть наодной встрече, будь она проклята, а сейчас уже около пяти. Да провались всепропадом! — Он начал смеяться, она тоже.

— Если бы только тебя слышал Мартин Хэллам.

— О, прекрати!

— Хорошо. У меня есть вести для тебя. Мне не хотелосьбы в такой день причинять тебе боль, но ты не можешь приехать в Чикаго на этотуик-энд. События развиваются, и я должен лететь на побережье.

— Какое побережье? Что все это значит, черт возьми?

— Западное побережье, дорогая. Кизия, Бога ради, мненелегко говорить об этом. Как ты себя чувствуешь?

— Отвратительно.

— Успокойся и будь хорошей девочкой.

— Означает ли это, что я не увижу тебя?

— Да.

— Разве я не могу полететь туда с тобой?

— Нет, малыш, не можешь. Там будет жарко.

— Но почему нет, господи? У меня был кошмарный день, атут еще это… Пожалуйста, позволь мне приехать.

— Малыш, не могу этого сделать. Я собираюсь провернутьнебольшое дельце. Оно мне дорого, но это совсем не то, к чему хотелось быпривлекать тебя. Предстоят тяжелые недели.

— Так долго? — Ей хотелось плакать.

— Возможно. Посмотрим. Она глубоко вздохнула ипопыталась распутать свои мысли. Что за идиотский день!

— Люк, с тобой ничего не случится? Мгновение онколебался, а затем ответил:

— Все будет нормально. А сейчас ступай на свою встречуи не тревожь свою маленькую красивую головку мыслями обо мне. Этот пижонпозаботится о себе сам. Это все, что ты должна знать.

— Последние слова просто замечательны.

— Я дам тебе знать, как только вернусь. Ты только помниоб одном.

— О чем?

— Что я люблю тебя.

Они прервали разговор. Люк мерил шагами свою комнату вЧикаго. Черт возьми, да он просто сошел с ума… И именно сейчас, когдаобстановка накаляется. Она хочет больше, чем он может ей дать. У него массадел, обязательств, людей, которым надо помочь, ему пора позаботиться о своейперсоне и подумать о тех полицейских, что преследуют его. Уже несколько дни…недель… лет… Такое ощущение, что они всегда висели у него на хвосте: подобностервятникам, то бросались на него, то мгновенно исчезали в облаках. Но онвсегда знал, что они рядом. Он чувствовал их присутствие.

Люк подошел к бару и налил бурбон в большой высокий стакан.Без воды, без содовой, без льда. Одним махом проглотил. Тремя большими шагамипересек комнату и так сильно ударил ногой в дверь, что та чуть не сорвалась спетель. Люк стоял возле двери, не видя человека за углом. Того напугалонеожиданное появление Люка, и он отскочил в сторону, когда распахнулась дверь.На нем была шляпа. Он пошел по коридору, пытаясь выдать себя за постороннего.Но это было не так. Он выглядел тем, кем был на самом деле, — полицейскимна задании. Хвостом Люка Джонса.

Ноги Кизии были словно свинцовые, когда она втискивала своетело в такси. Встреча проходила в верхней части Пятой авеню, в апартаментахТиффани: три этажа на углу Девяносто второй улицы и Пятой авеню, прекрасный видна парк, бурбон и виски. В этом доме не подавали лимонада. Правда, можно былозаказать джин и водку. У себя дома Тиффани всегда пила «Блэк лэйбл».