А заря все тишала, полоса небесного кострища становилась уже, океан синевы, вздымаясь с востока, густел. Одинокие птицы летели к свету.

Святослав получил нежданный шлепок водою в спину, охнул, оглянулся – утренняя дева.

– Теперь ты как все. Пошли! – взяла за руку, повела в круг играющих в горелки.

Стояла впереди, гордая избранником, спиной откидывалась, припадая к его груди. Тело горячее, головка хлебными колосьями пахнет.

«Дурак! – подумал Святослав о епископе Адальберте. – Гнать его надо, пока люди не обиделись».

У костров бабы и степенные мужики запели купальские песни.

В небе прядали летучие мыши. Ночь обступала костры. Самые смелые прыгали через само пламя.

– Бежим сиганем! – потянула дева Святослава.

Разогналась, взлетела над костром, покрыв широкой рубахой, как трубою, красный язык огня.

Святослав раззадорился, да, прыгая, наступил сапогом на сучок, нога скользнула, и он чуть было не упал в огонь. Взъярился.

Отошел, чтобы разбежаться. Парни ему подсказали:

– Сапоги бы снял.

Стянул сапоги. Махнул так, что пятками на искры наступил.

А между тем старики приготовили к священнодействию огромное колесо, обмотали берестой обод и спицы, обвязали соломой. Зажгли, разогнали, пустили с раската.

Колесо, набирая скорость, покатилось по долгому пологому склону к воде. Все скорее, скорее, превращаясь в огненный шар, в солнце.

Вдогонку за большим колесом с гор по всему Днепру покатились обычные тележные колеса. Иные достигали реки, плыли по течению, пылая горючей берестой.

– Самая ярая ночь! – шепнула дева Святославу. – Будь и ты яр и светел, как батюшка огонь. Будь мне Купалой!

Вдруг послышалось глухое, как из-под земли, пение. Пришел Адальберт со своими немецкими священниками и монахами, с варягами-христианами.

– Именем Господа Иисуса Христа заклинаю вас! – раздался властный голос епископа. Славянской речью говорил: – Вы тешите игрищами сатану! Вы – одно с мерзкими силами зла и тьмы. Образумьтесь! Поклонитесь, примите душой Единого Бога Творца, примите свет, и сами станете светом.

Парни и девки не понимали, чего от них хотят. Стояли, загородясь от епископа и его людей костром.

– Ступайте в воду! – епископ поднял крест. – Ступайте все в воду! Я крещу вас.

– Мы и без тебя в воду пойдем, без твоего креста! – откликнулись смелые и, сбрасывая одежды, стали плясать и петь купальские игривые песни.

– Бесовство! – закричал епископ. – Славянское бесовство!

Монахи, вооружась граблями, подступили к костру, принялись разбрасывать головни, топтать и гасить огонь. На людей епископ напустил варягов, вооруженных плетьми. Все кинулись в воду и, омывшись, поплыли по течению, чтоб скрыться от крестов и плетей.

Святослав плыл вместе со всеми. Выбрался на берег, и его дева тут как тут. Обняла. Князь хотел оттолкнуть, но ведь Купалой послана. Обидеть бога и ласковую деву – Адальберта утешить. Налюбился князь среди тьмы-заговорщицы. Встретил самую раннюю в году зарю, похвалил с девой Сварога и поспешил в Киев.

Созывать бояр, думать, как быть с послом императора Оттона, не пришлось. Киевляне, возмущенные ночным походом епископа, ворвались в палаты, где он стоял, измолотили колами да цепами монахов, разбросали рясы, скарб, а вот кресты, хоругви, статую Богородицы, распятье – не тронули.

Адальберт спрятался в погребе, в пустой бочке, его не нашли, но убить пообещали.

Епископ не дрогнул. В рогатой шапке, в мантии, явился к Святославу на княжеский двор, потребовал защиты от варваров.

– Я сам – варвар, – сказал Адальберту князь. – Ты напал на людей во время их праздника. Ты вразумлял не крестом, но кнутом. Если я возьмусь защищать тебя, народ и мне задаст на орехи, прогонит из Киева как миленького.

Ночью двор Адальберта загорелся. Пожар погасили быстро, но весь день летели через ограду камни, а то и стрелы.

Епископ послал Святославу двадцать золотых монет, просил дать войско для охраны в пути… Святослав ответил:

– На твое золото, Адальберт, куплю стражу у ворот, чтоб выпустили тебя живым. На коней твоя надежда, мои смерды пешие. Не догонят.

Адальберт бежал, оставив во дворе два креста над могилами убитых киевлянами монахов.

Дальнейшая судьба миссионера была, по христианской мере, счастливой. Был епископом Праги, соратником Болеслава Благочестивого. Чрезмерная ревность Христу оказалась для народа непосильной. Адальберту пришлось бежать из Праги. Служил Богу и королю в Польше, обращая в христианство пруссов. Пруссы насилия над собой не потерпели, убили епископа.

Император Священной Римской империи Оттон III, прославляя христианские труды и подвиги Войтеха-Адальберта, основал в Гнезно архиепископство. Но это для нас – чужая история.

В каком гнезде, из какого яйца вылупляется черный птенец войны?

Само ли время высиживает или это гнев богов? Но ведь не материки сшибаются, не небеса с преисподней. Воюют люди. Бешеная кровь ударяет в головы, и вот уже поле пахнет кровью, и коршуны слетаются отведать страшных плодов.

Породила войну попранная справедливость. Так показалось Каину[50]. И это было уже во втором поколении человечества. Один Адам не познал войны, рожденный в раю, в мире всеобщей справедливости и ненасилия. Он был еще слишком небожитель, чтобы взять дубину и прикончить змея, отмстив за изгнание, за совращение жены. Впрочем, кроме змея, Адаму не с кем было помериться силой: единственный мужчина на земле. Когда же мужчин оказалось двое, война стала неизбежной, и один из двоих оплатил любовь Бога жизнью. Увы! Человечество родилось из войны. Не труд выпестовал мысль – война. Палку человек взял не для того, чтобы сбить яблоко с дерева, но чтобы раскроить череп такому же, как он. Палка – первый всемирный стресс, первое оружие, первая военная хитрость. На палку нашелся камень. Камень привязали к палке.

Труд шевелит мыслями лениво. Война, ужас неминуемой смерти заставляет принимать решения в доли секунды, в доли секунды нужно оценить, где ты, перед кем, за кого Бог, свое оружие, оружие врага…

Жилье человека тоже ведь порождение войны. Жильем его строитель отгородил себя от природы, от мира, а значит – от Бога. Сначала жильем, стенами, потом городом…

Святослав – третий Рюрикович. Дед, воюя, поставил Новгород. Отец хаживал по Черному морю, по Каспию, но тень великого Олега накрыла всю его жизнь. Для Святослава вещий Олег был уже не укором, как для Игоря, но благословением унаследовать славу и мудрость.