Я отталкиваю его и направляюсь к стеклянному креслу, намереваясь сесть и дожидаться Морфея.

Джеб без предупреждения хватается за одно из серебряных колец на моем поясе и разворачивает меня к себе. Одно легкое движение – и я оказываюсь на узком столике в форме полумесяца. Я вся дрожу, когда Джеб придвигает меня к стене и становится так, что его бедра оказываются между моих ног. Теперь мы на одном уровне – лицом к лицу. В голове что-то знакомо трепещет; мое темное альтер эго испытывает удовлетворение, извращенную радость от того, что я способна довести Джеба до столь бурной реакции.

Я упираюсь руками ему в плечи, чтобы сохранить между нами какое-то расстояние, но это только для вида. Вся отвага сходит на нет, когда Джеб перехватывает мои запястья, прижимает их к столу и наклоняется, так что мы почти соприкасаемся носами.

– Да кто бы говорил, – произносит он, и в холодной комнате его дыхание кажется обжигающим. – Я в курсе, что ты уже не ребенок. Думаешь, я слепой?

Наши пальцы переплетаются. Мои руки пригвождены к холодному гладкому стеклу, и я слышу, как бьются друг напротив друга наши сердца.

– Это ты должна опомниться. Потому что нет ничего братского в тех чувствах, которые я к тебе испытываю.

Мне кажется, что я схожу с ума. Такое ощущение, что я наглоталась бабочек, и теперь они все пытаются вырваться из живота.

Джеб разжимает пальцы и осторожно касается ладонями моего лица – едва-едва, как будто я могу разбиться.

– Я утрачиваю контроль над самим собой. Сотни рисунков… но мне по-прежнему не хватает тебя.

Большим пальцем он касается ямочки у меня на подбородке.

– Не хватает твоего лица… твоей шеи…

Рука Джеба спускается ниже.

– Твоего…

Он нащупывает мою талию и снимает меня со стола. Мы стоим вплотную.

– Я не стану тратить время на рисунки, – шепчет Джеб, почти касаясь моих губ, – если смогу притронуться к тебе…

Наши губы сближаются.

Между нами как будто проскакивает электрический разряд. От шока, от массы ощущений, от его тепла и запаха я буквально раскаляюсь. Шесть лет тайной страсти. Шесть лет попыток убедить себя, что Джеб – вовсе не центр моего мира.

Если подумать, он тоже пытался от меня бежать.

Разрываясь между восторгом и сомнением, я замираю. Мои руки безжизненно висят вдоль тела, кулаки непроизвольно сжимаются и разжимаются. Губы Джеба дрожат, касаясь моих; с них срывается стон. Он кладет мои руки себе на шею и придвигается ближе.

У его кожи удивительный вкус – шоколад и соль одновременно. Знакомый и в то же время новый. Я сцепляю пальцы на затылке Джеба. Чувства, которые я до сих пор подавляла, разворачиваются и вьются, как электрические угри, пробуждая меня к жизни. Все нервные окончания гудят, ощущения обострены. Я пробую Джеба на вкус, дышу им, чувствую его…

Только его одного.

Он ведет – мягко, нежно, тепло, – а я следую. Гранатовый лабрет царапает мой подбородок, и это контрастное ощущение очень сексуально.

Руки Джеба управляют мной, подсказывая, как лучше запрокинуть голову. Он словно дразнится. Я провожу языком по его зубам и нахожу знакомый неровный резец – а потом наши языки сплетаются.

Может быть, я тяжело дышу. Может быть, даже пускаю слюни. Может быть, мне не сравниться с другими девушками, с которыми целовался Джеб. Впрочем, не важно. Эта минута – самое волшебное из всего, что было во время нашего путешествия.

Его поцелуи слабеют, он просто касается губами моих шеи и лица – мучительно нежно.

– Эл, – шепчет Джеб. – Ты такая сладкая… как жимолость.

– Не надо, – пьяно бормочу я.

Он отстраняется. Взгляд у него тяжелеет.

– Ты хочешь, чтобы я перестал?

– Нет.

Я засыпала, молясь, чтобы ты посмотрел на меня вот так. Чтобы вот так прикоснулся ко мне…

– Пожалей мое сердце, Джеб.

Тени бабочек скользят в зеркальном потолке, отвлекая меня от его гневно наморщенного лба.

– Да я раньше вырву свое, чем причиню тебе боль.

И я ему верю. Поднявшись на цыпочки, я цепляюсь за собранные в хвост волосы Джеба и целую его первая. Он отвечает рычанием, от которого вдоль моей спины бегут мурашки, и впивается пальцами мне в бедра. Руками в перчатках я глажу грудь Джеба, ища шрамы, потом спускаюсь ниже, к поясу, хватаюсь за металлические цепочки так, что звенья впиваются в пальцы, и пячусь к стене. Холод зеркала обжигает мои лопатки, но от соприкосновения наших тел, идеально подходящих друг другу, в крови вспыхивает тысяча огней…

Мы оба так увлечены, что никто не слышит шагов, и только чье-то рычание заставляет нас прерваться. Мы оборачиваемся и видим Морфея. В его черных глазах плещется ярость.

Джеб вытаскивает пальцы из колец у меня на поясе, но не убирает руку с талии. Я щупаю губы, вспухшие и ненасытные. Им хочется еще.

– Какая милая сцена. – Голос Морфея уже не журчит. Он напоминает царапанье ржавого гвоздя по стеклу.

Морфей стаскивает перчатки и бьет ими по ладони; крылья волочатся за ним, как плащ.

– Верни Алиссе помаду. Мы не успеем подкрасить ее заново перед ужином.

Джеб вытирает рот. Я облизываю губы и чувствую смутный упрек совести.

В голове у меня тихонько звучит колыбельная Морфея, грустная и чуть слышная. Слова изменились – видимо, чтобы соответствовать его настроению:

Колыбельная завершается пронзительной нотой, от которой я вздрагиваю.

Издав низкий рык, Морфей поворачивается к зеркалу и перчатками стряхивает невидимые пылинки с одежды. На нем белая рубашка с оборками и красный парчовый пиджак, который расширяется книзу. Пиджак двубортный, с латунными пуговицами на лацканах. Штаны напоминают трико из алого бархата. На ногах – высокие черные ботинки на шнуровке.

Он походил бы на шекспировского Ромео, если бы не крылья и синие волосы.

Морфей распахивает крылья на всю ширину. Драгоценности вокруг глаз вспыхивают в соответствии с настроением, становясь то алыми, то зелеными.

– Ты разве не знаешь, рыцарь, – говорит Морфей, повернувшись к нам, – что не подобает телохранителю приставать к своей невинной подопечной?

Я хмурюсь. Что, у меня на лбу написано «недотрога»?

– Ты ничего не знаешь.

Губы Морфея складываются в кривую усмешку.

– Значит, ты просто притворялась? Изображала нетронутый персик?

Джеб заслоняет меня собой.