Если не вдаваться в детали — просто красочная зима. Заснеженные поля, кое-где лесопосадки (деревья слишком высокие чтобы их занесло по макушку), спуски, подъемы, простор для глаз.

Шли прямо по сердцевине этих красочных белоснежных полей, не особо рассчитывая на дороги. Двигал равномерно, не ускорялся, не тормозил. За эти несколько дней приноровился к клаасу, пару раз сажал «за штурвал» Дениса. Кабыр от этих навыков отбрыкивался, ссылаясь на то, что он основной стрелок, довольно и этого. Тем не менее из своего упрямства уговорил его научиться на нём трогаться, маневрировать. В принципе если ты умеешь водить хотя бы жигули, то уже ближе к управлению этой «неземной» техникой. Как если способен управлять учебным фанерным самолётиком (две педали, одна ручка, рация и пять приборов), то ближе к управлению «Боингом 747» чем другой смертный. Тем не менее, вдруг что-то случится, нужно чтобы он хотя бы наши с Денисом трупы смог вывезти, так ему и сказал и для него это был весомый аргумент.

Топливо понемногу расходуется. Приедем на Станцию надо долить, на как показывает практика, жрёт он все же меньше танка, заправка была только одна (всё остальное время трясся чтобы солярка не замёрзла). Бак под кабиной и особо не защищён от холода (что не удивительно — конструкторы, которые вероятнее всего уже умерли, не рассчитывали на ледниковый период). Защита только от механических повреждений.

За «спиной» кабины площадка метр на полтора или около того, ровная и свободная. Нужно придумать какой-то короб туда прикрутить, будет нам багажник для барахла. А пока — задняя стенка тоже стеклянная, что только увеличивает обзор.

Печка дует теплом, Кабыр подвывает какой-то песне группы «Северный флот» в плеере, но и бдительно приглядывает за горизонтом. Хорошо.

— Денис, можешь подремать, за руль я тебя сегодня не пущу, места незнакомые, неуютно мне.

— Я созерцаю. Кофе из термоса будешь?

— Буду.

Аккуратно наливает мне кофе, потом, даже не спрашивая, Кабыру. Себе.

— Антон Александрович.

— Ась?

— А ты слышал, что, когда советская армия взяла Кёнигсберг, то над могилой философа Канта написали, нацарапали: «Думал ли ты, что русский Иван будет стоять на своём прахе?». Как считаешь, варварство?

Не торопясь обмозговав непростой, особенно в условиях пересечения апокалиптической ледяной пустыни, вопрос.

— Калининград. Никакого варварства не ощущаю. Вопрос поставлен справедливый и правильный, думал ли он? Допускали ли он? Они? Больше скажу, чтобы такой вопрос вообще задать нужно себе представлять кто такой этот Кант. Что само по себе — свидетельствует… Давай с другой стороны — оценим. Ощутим. Допустим простой русский Иван это я. Советский человек. Безусловно, интеллектуально превосходящий средневзвешенного, а может и «десертного», западного европейца. Теперь, придя через весь военный ад, со своим потёртым ППШ, я задал бы аналогичный вопрос. А после того, как совершенно предсказуемо не получил бы ответа, принялся переименовывать ошибочно названный город в честь умершего в сорок шестом старика Калинина. И да, мне как интеллигентному человеку, одинаково владеющему высоким слогом и топором, был бы глубоко трансцендентно чужое мнение по поводу своих действий. Я их делаю, а некие «они» могут оценивать хоть до усёра. Потому что суровая реальность, это вообще ни их стезя, а моя среда обитания. Поэтому я выживу, а ленивые и высокомерные, нет.

— Ну ты загнул.

— Безусловно. В смысле, базара ноль. Пусть тебя не обманывает моя привычка выражаться простым доступным языком. Быть обычным человеком отечественного разлива не означает тупость и неграмотность. Ни разу. Не смотри что на бетоне работал, я читал «Критику чистого разума». Вообще, наш человек и роды примет, и похоронит. По ситуации. Кашу сварит, напоит, песню пьяным голосом споёт, а потом схему водно-водяного ядерного реактора начертит и будет спорить до посинения кто из лидеров Французской революции был душой и поступками чист, а кто нет. Потому, что мы крутые. Превосходные, от слова «превосходим». Мы всё пережили и всякую беду смогли победить. И ледниковый период тоже переживём. Может конкретно я не увижу эту новую весну, но «мы», наше общее «мы» её встретит жаркими объятиями. И я к этому приложу свои усилия.

Денис промолчал, оставшись в тишине и поскрипываниях механизмов обдумывать мои слова.

Огибали город с юга, проходили по полям и лесам между собственно городскими массивами и поселком Южный. Сравнительно дикую местность пересекала улица Советская, которая была скорее трассой в низине.

На краю поля, перед этой трассой притормозил чтобы выйти и осмотреться.

Вышли.

Жаль в наших находках не значится бинокль. Но, всё же видимость хорошая. Когда затихаешь, побеждаешь внутреннего суетолога, превращаешься в слух и зрение, можно многое рассмотреть даже с большого расстояния. Тем более в шесть глаз.

Время — шестнадцать часов три минуты.

Чуть размялись. Хакас, привычно приобнимая винтовку — показал куда-то пальцем. Не разобрать.

— Одинокий дым.

— По карте тут улица и редкие частные дома. Потом ручей Понурый. Снова поля. Надо думать, есть выжившие. Времени нет знакомится. Объедем по большой дуге. Посредине большого пустыря, подальше от тех деревьев.

Пересекли трассу. Снова поля. Ехали медленно. Я, в нарушение ПДД, смотрел в телефон-навигатор (кстати, по мере надобности подзаряжал его от usb-порта в салоне, что очень удобно). После большого поля снова трасса-улица «Пригородная», пустая и ровная. А дальше огромный не представляющий ценность для науки искусственный водоём (скорее всего туда со стародавних времён сбрасывают не особо токсичные отходы местные промпредприятия) похожий на несимметричное крыло бабочки, рассеченное по середине насыпью-дорогой. «Зеркало» этого отстойника гигантское. По обе стороны водоёма многоэтажки. Шайсе.

Наш трактор виден и слышен в современной первозданной тишине — издалека. То есть потенциальные недруги (а друзей у нас тут не водилось) могли организовать засаду. Поэтому я и избегал крупных строения, жилых домов и прочего, иначе поехал бы через центр города. Но, поскольку легкомыслие выветривалось из меня, как тепло из потухших печных труб, то выбирал наименее возбуждающий мою паранойю маршрут. К черту дома, едем по насыпи. Если сможем. Так-то и по льду можно, при минус сорока он замерз очень убедительно.

Попросил Дениса придержать мне телефон с навигатором, сбросил скорость, переполз трассу (она до сих пор видна), поддал «газку» и поплелся по насыпи.

Ветер очищал плоскость водоёма, там что по обе стороны у нас был неприятно зеленый лёд. Разбивая торосы и насыпи (клаас штука серьезная), ломились вперед пока «зеленые льды» не оказались позади.

Впереди занесенные кусты, технические траншеи, ржавый остов промышленного сооружения. Сбавил ход, чтобы не влететь в неожиданную канаву. Впереди снежная гряда — резкий подъем. Скорей всего резкий перепад местности.

Теперь нужно или брать севернее, в сторону частного сектора. Или южнее. Смотрим карту. Так. Южнее проще, мы так заодно огибаем гигантскую полосу дачного массива. Но потом начинаются сложности, река Сурна (замерзла, к гадалке не ходи) после которой, на другом берегу почти сразу — не поименованный на карте лес. Мда. С деревьями какие дела — в отличие от полезной привычки невозбранно рассекать по полям и прочим буеракам, с лесом такие шуточки не пройдут. Напрямую, где вздумается, не проедешь. Застрянем, как лиса между соснами. Пу-пу-пу. Какие варианты?

Остановил клаас, чтобы подумать. Трактор размеренно пыхтит, парни смотрят на меня озадаченно. Через лес почти к искомой точке ведет железная дорога. Она, конечно, делает некоторую дугу, но ничего страшного. Есть и автомобильная. Та двигается сначала на север, только потом на запад, то есть крюк ещё дальше.

Понятно, что сами дороге занесены. По ту сторону реки россыпь жилых домов. Но «железка» вырубала защитные полосы большего размера вдоль рельсовых путей, так что склоняюсь к ней. Допустим. Как на неё выйти? Мысленно рисую маршрут. Если получится, то на другую сторону реки, там дорога, ныряет в лес, оттуда до железки недалеко. Рядом какое-то село, оттуда тоже есть дорога через жэ-дэ.

Как говорил наш бригадир, маршрут надо продумывать заранее, чтобы не очутиться в той заднице, в которой не хотел бы очутиться. А только в «планируемой»! Он у нас философ с легким налётом мата, перегара и примесью маразма. Эдакий нижневартовский Кант.

Время — шестнадцать пятьдесят.

Едем. Слева дачный поселок, справа заснеженное поле. Проделав