– Я не настолько самовлюблен, чтобы каждую свою строчку считать достоянием литературы. А стол подвернулся прекрасный. Двухтумбовый, массивный! Полировка чуток поцарапана, вот и списали нам на радость.

– Всегда мечтала о собственном письменном столе, и чтобы обязательно массивным был. Прямо как по заказу. Спасибо огромное!

– Одна тумба тебе, другая ему. А при желании на этом столе можно и другим творчеством заняться.

Понимала, что надо одернуть остряка, обозначить границы, видела, как стрельнули сощуренные глазки, но стол и вправду был давней мечтой, обрадовалась новости и подыграла от благодушия.

– Спасибо за подсказку. Обязательно попробуем, а сразу после этого каждый за свою тумбу и, пока от греховной столешницы излучается энергия любви, торопливо переливать ее в бессмертные строки.

– Лепота! А я, олух царя небесного, сомневался, когда шел опохмеляться к этому прощелыге, разговор-то о столе случайно возник, но с похмелья оно иногда и ловчее срастается. Мы же с Юрой вчера и в кабачок заглянули. Вы-то как? Сильно поцапались?

– С чего ты решил?

– Все к этому шло.

– Значит, заблудилось.

– Что заблудилось?

– А что шло?

– Да ладно, будто я гения нашего не знаю. Не переносит, когда восторгаются другими, его сразу клинить начинает.

Она так и не поняла, кто пообещал двухтумбовый стол, зато не осталось сомнений, зачем явился Соколов – подробностей захотелось. Но сделала вид, что ничего не случилось.

– Помог мне убрать посуду, и спать легли.

– Даже помог? – Он хитро усмехнулся, потом опустил руку в потертый портфель и выставил бутылку вина. – Подлечиться не желаешь?

– Я никогда не болею, это вы, мужики, придумали себе повод пьянку продолжить.

– Неволить не в моих правилах, но стакан-то, надеюсь, найдется?

– А вдруг зайдут? Неудобно будет. Не успела устроиться и сразу же забегаловку открыла.

– Не беспокойся, не подведу. Все отлажено. Я беру стульчик, сажусь между стеллажами и блаженствую в компании классиков. У меня и в центральной библиотеке, и в детской персональное место и персональная посуда.

Стул и стакан она выделила, но с классиками ему не сиделось. Быстро соскучился по разговору. С классиками не посплетничаешь.

– Перечитал намедни его книжку. У него потрясающее чувство природы. Он видит ее глазами лошади, зайца или, скажем, волка.

– Тем и интересен.

– Но публика этого не может оценить. Его вообще в городе недолюбливают, а он не понимает, уверен, что все ему несказанно рады.

– Не совсем уверен.

– А ведет себя как самый желанный гость. Сколько раз видел, как порывались набить ему морду, но кто-то не хочет связываться, кто-то Михалыча боится. Лауреат опекает. Не столько сам, сколько Вера Петровна. Старушка его гением считает.

– А ты разве не считаешь?

– Разумеется, ценю.

Только «ценил» он скороговоркой, зато пороки расписывал, не жалея красок. Сам-то он якобы на все перегибы не обращает внимания, но вот другие… Не только в характере, но и в стихах находят массу изъянов.

Подбросит очередную двусмысленность, сбегает за стеллаж, набулькает в стакан, а возвратясь начинает с восхвалений. И вроде как ничего дурного не наболтал, лучший друг и заботник. И совсем не пьянеет.

– Ты, кстати, карточку на меня заведи.

– Это еще зачем?

– Для отчета. Лишний читатель тебе по должности в плюс пойдет. И запиши в ней, что поэт Соколов сдал пустую бутылку из-под венгерского вина и взял рукопись прекрасной русской поэтессы.

– Но рукописи нет.

– Будет. Главное, сделать историческую запись для потомков. У меня и в центральной, и в детской такие карточки лежат, в них строго занесено: из-под вермута сдал или из-под портвейна. Подарок для дотошных краеведов.

Пробыл он часа полтора, но исхитрился не утомить. Вроде и ловила его на мелких пакостях и тут же прощала, списывала на понятную человеческую слабость. Да еще и восторженный интерес к ее стихам. И желанный стол. На этот стол бы еще и пишущую машинку поставить. Да где бы денег найти. С новосельем столько всякого потребуется: и белье, и занавески, и кастрюли, и утюг…

– Машинка может подождать, а без утюга нельзя. Куплю утюг, и все наладится! – заявила самой себе и вроде как подзарядилась оптимизмом.

Вскоре и деньги появились. Не сказать, что неожиданно. Поэт их всегда ожидал. Даже удивлялся, если они долго не приходили. Хотя приходили они очень редко. Но он был уверен, что плотина прорвется и деньжищи хлынут мощным потоком, тогда уж он расплатится со всеми, кто его угощал, за каждую рюмку отомстит бутылкой, а Лешке, армейскому другу, подарит «Волгу», обязательно черную. Мощный денежный поток терпеливо ждал счастливых времен, а пока пришли гонорары из двух журналов. Стихи томились в них больше года, но хвалебные рецензии на книжку сдули пыль с залежавшихся рукописей. Пусть не на «Волгу», но существеннее, чем зарплата библиотекаря. Выложил и деньги, и отрывные талоны от переводов, ни копейки не заначил. Желание похвастаться литературным заработком пересилило желание выпить. Дал возможность полюбоваться, потом отсчитал чуть ли не половину и спрятал в карман. Виновато опустил реснички, прижал руки к груди и признался, что еще весной брал в долг у лауреата. Старик не бедствует, но злоупотреблять его терпением не стоит, наверняка еще придется обращаться. За это мог бы и не оправдываться, отсутствие долгов ее бы удивило сильнее. Сама напомнила про деньги, взятые у Феликса, и даже предложила сходить к нему вместе.

– Прекрасно, сначала зайдем к Михалычу, а потом берем бутылку и топаем туда.

– Только пообещай, что извинишься перед ним.

– Ты что, меня совсем психом считаешь? Обязательно извинюсь. И все этот подлый спирт, я от него дурею, – потом усмехнулся, – к сожалению, не только от спирта. Ты меня тоже прости.

– Да ладно уж…

Когда вошли в подъезд лауреата, она сразу вспомнила неудачное восхождение. Собственно, и не забывала никогда, но возвращение на место происшествия, которое ощущалось чуть ли не лобным местом, резко усилило остроту. Вспомнила и Поэта, и «домработницу», их слова, интонации, мимику. До малейших подробностей. Вспомнила и остановилась.

– Давай лучше ты один сходишь, а я здесь постою.

– Смотри, как хочешь.

Даже уговаривать не стал. Согласие вылетело как выдох облегчения. Уверена была, и по лестнице-то побежал не для того, чтобы скорее возвратиться к ней, а оттого, что испугался, как бы не передумала. Стояла, уговаривала себя успокоиться, а в голову лезли его слова о «собачьем вальсе» и собачьих свадьбах. Так ведь стерпела. Сделала вид, что пропустила мимо ушей. Даже когда гости сбежали, ничего не сказала. Ни объяснений, ни извинений не потребовала. И он ни слова, ни полслова. Наверняка вообразил, что поставил бабу на место. Ночью с ласками лез, не постеснялся. И вытерпела, ублажила. И здесь ускакал расшаркиваться перед названой мамочкой. Представила ее куцую фигуру в дверном проеме, крепко сжатые бесцветные губы и поблагодарила себя, что отказалась подниматься – могли бы и второй раз за порог не пустить. И женишок снова бы не заступился. Стоит, наверное, хвастается, что сразу в двух журналах напечатали. А может, уже и на чашку чая соблазнился, духмяное варенье расхваливает или шанежки домашние; мастерица, наверное, шанежки-то печь. А капроновые чулки не самая лучшая одежда для времяпровождения в холодном подъезде. Часы забыла дома, но минут двадцать прошло как минимум, а он все чаевничал. Выйдет и начнет оправдываться, что неудобно было сразу уйти, старик, мол, разговорился, не убежишь, оборвав на полуслове. Лауреата обидеть нельзя, а ей обижаться не положено, статус не позволяет, торопиться ей некуда, великие дела ее не ждут. А попивая чаек на уютной кухоньке, трудно догадаться, что в подъезде собачий холод. Впрочем, собачий холод очень даже уместен после «собачьего вальса» и собачьих свадеб. В подъезд вошел солидный мужик в ондатровой шапке и в дубленке. Так не в фуфайке же ходить, если есть дубленка. В соседях у лауреата вполне может оказаться какой-нибудь инструктор горкома, а может и третий секретарь. Житель оглянулся, окинул оценивающим взглядом, но ничего не сказал. Сколько же чая может вместить желудок щупленького мужичонки. За час – чашек десять, не меньше. Где час, там и полтора. Женщина вошла в подъезд и тоже оглянулась. Инструктор – с любопытством, а эта – с подозрением. Прилично одетая женщина, так ведь и она не в обносках пока еще. По-хорошему надо было подняться и плюнуть ему в рожу. Он, конечно, расстроится, запьет после такого позора. Но «домработница» будет торжествовать.