Погреба с разносолами не было, в магазинах тоже особо не разбежишься, но и гости – не торгаши какие-нибудь, народ непривередливый. Не закуской единой и даже не выпивкой сыты. Сидели, шутили, слегка сплетничали. Она, как могла, исполняла роль радушной хозяйки. Так ведь роль, и не более. Прислуга или законная супруга? – пусть воспринимают, как душа позволит. Нормальную бабу эта неопределенность, конечно бы, тяготила. Только не ее. Не нормальная она. Тесно ей в их нормальности. Скучно. А он не желает этого замечать. Не то что признать равноправие, вообще не видит в ней поэта. Сколько раз ворчал он, что все эти докторишки, инженеришки, сочиняющие стишки баловства ради, никогда не смогут создать ничего достойного, потому что поэзия требует всего человека без остатка. Она пыталась возразить, напоминала о дипломатишке Федоре Тютчеве, который пописывал между приемами и влюбленностями, ничуть не заботясь о судьбе своих творений, о профессиональном поэте Безыменском, издавшем в сотни раз больше, чем насочинял. Он раздраженно отмахивался. Он не умел спорить. Только изрекал. Но она-то понимала, что следом за инженеришками, докторишками подразумевались и женщины, не в биологическом смысле, а в профессиональном. Даже метафора придумалась: женщины, как лошади, могут быть рабочими, беговыми, выставочными и так далее, включая тех, что на мясо. Ее пусть и не холят, но держат как выставочную. Выбрав эпитет, она подошла к зеркалу и согласилась, что для выставочного экспоната пока еще пригожа, потом надела фартук и уточнила: «но не освобожденную от работы, как профорг, например». Но мнила-то себя – ездовой, надеялась мчать с Поэтом в одной упряжке, готовая милостливо согласиться на роль пристяжной, по щедрости уступая ему роль коренника. Дальше метафора если не рассыпалась, то ставилась под сомнение, не выдержав неискренней щедрости, поскольку при кореннике полагалась еще одна пристяжная. Метафору при желании можно выдумать и другую – точнее и ярче… и не одну, чтобы жонглировать ими, можно записать их в тетрадку и обрамлять в красивые рамочки строф, но напряжения это не снимало. Бунт зрел. Хамская выходка в квартире венеролога, сочиняющего стихи, должна была диктовать осторожность, но спровоцировала обратное.

На правах хозяйки она предложила чтение стихов по кругу. Сама учредила порядок: сначала мужчины, по старшинству, потом – она. Не очень-то слушала других, даже за Поэтом не подглядывала, наперед зная весь набор его мимики. Дождалась очереди. С наигранной робостью попросила не судить слишком строго и начала читать одно за другим в заранее продуманном порядке. Читала сухо, намеренно отстранясь от «предыдущих ораторов», которые беззастенчиво помогали стихам и голосом, и жестом, имитируя страсть на холодном тексте. Они, простодушные, читали по-женски, а она – по-мужски, показывая, что не нуждается ни в подпорках, ни в аккомпанементе. После третьего стихотворения хотела остановиться, но не устояла, позволила себе еще два коротеньких, оправдываясь тем, что местные соловьи заливались гораздо распевнее. Замолчала на хорошей броской строке. Осмотрелась. Хватила глоток терпкой тишины и подпустила скромненькое, украденное у Хлебникова:

– И так далее…

А они все еще молчали. Наверное, не очень долго. Может быть, минуту. Но какая это была минута!

Первым подал голос, конечно же, Соколов:

– А что, мужики, мне кажется, имеет право на существование, вот только как бы…

– Что как бы? – перебил Юра. – Это гениальные стихи! Подобного в русской поэзии не было. Не читал я подобного. А читал я много.

– Я тоже много читал, – запетушился член Союза писателей.

– Школьную программу и программу КПСС.

– Да будет вам известно, уважаемый интеллектуал, что, кроме Маяковского, в школьную программу входят и Пушкин, и Лермонтов, и Некрасов.

– Про Демьяна Бедного забыл.

– Будь твоя воля, ты бы Демьяна вычеркнул, а на его место поставил бы Вознесенского.

– Вычеркнул бы и заменил Цветаевой. А Вознесенский с Евтушенко свое место сами займут, ты за них не переживай.

– Я и не переживаю. Эти займут все, что захотят, но речь-то не о них. Речь о нашей прекрасной хозяйке. Чувствуется поэтическая школа, и жизненная – тоже…

Чтобы намек не затерялся и дошел до адресата, он сделал паузу, но Юра воспользовался ей по-своему:

– Прочти еще.

Взгляд ее скользнул по хмурому лицу Поэта.

– Как-нибудь в следующий раз.

– Уважь товарищей. В газету нашу это не возьмут, даже предлагать бесполезно. Увы. Столичная школа. Провинциалки на такие откровения не способны.

– Я, между прочим, родилась и произрастала в районном центре с населением в семнадцать тысяч.

– Казна! – выговорил Поэт, подал наконец-то решающий голос.

– Не поняла, какая казна?

– Семнадцать при игре в «очко». Если на руках семнадцать, больше брать не разрешается, сиди и жди, когда банкомет наберет себе, почти не рискуя.

– Ну и что?

– Ничего. Банкомет выиграл, а сидящий с казной на руках проиграл.

– А при чем здесь ее стихи? – спросил Юра.

– Поэзией там и не пахнет. Помните у Есенина «истекающую суку соком»? Конечно, для кого-то и «собачий вальс» гениальная музыка, но меня увольте.

– Есть там музыка, – возразил Юра, но не очень уверенно.

– И на собачьих свадьбах есть любовь, – усмехнулся Поэт и налил себе вина.

Но пьяным-то он не был. По крайней мере понимал, что говорит и для кого. Соколов попробовал вступиться за ее стихи. Так знал ведь, что капризный гений не умеет менять собственного мнения, но своего добился, разозлил. Хорошо еще Юра догадался перевести разговор на новоселье. Дом с обещанной квартирой наконец-то сдали. Через неделю-другую можно переезжать, но надо будет на чем-то «кушать», на чем-то спать и на чем-то писать. Он предлагал Соколову пройтись по знакомым начальникам, и обязательно найдутся списанные, но вполне приличные столы, стулья и кровати, сам он пообещал позаботиться о транспорте. А то, что Поэт не в состоянии добыть необходимую мебель, сомнению не подлежало: ни денег, ни способностей договариваться с завхозами.

Прощаясь, Соколов церемонно поцеловал ей руку и сказал:

– В твоем случае абсолютно согласен с Юрой. Гениальные стихи. Ты все-таки не поленись, отбери штук тридцать, может, что-то и проскочит в нашей «сплетнице».

За стихами явился к ней в библиотеку на другой день, будто не мог сообразить, что даже при желании не успела бы подготовить подборку. На всякий случай запасся и вторым поводом для визита.

– Я подсуетился с утра и добыл для вас письменный стол.

– Так быстро? – изумилась она.

– Прошу запомнить: Соколов на ветер не бросает слов.

– Даже в рифму.

– Баловство. Если бы не ленился записывать, на солидный том хватило бы.

– Так не ленись.