– Я звал его, бросил ему трос, – поспешно рассказывает Айзек. – А он плыл все дальше. Плыл и плыл. Я взял фонарь, направил на Джейкоба луч света и стал кричать, умоляя вернуться на борт. Все впустую. Вскоре я потерял его из виду… и тогда завел мотор и стал кружить.

Я уже слышала это прошлой ночью, но слова все равно болью отзываются в моей груди. Я не в силах представить, как Джейкоб, расстроенный и одинокий, уплывает в кромешную тьму.

– Стоял штиль, течение было слабым. Я думал, что с ним ничего не случится, я не сомневался, – дрожащим голосом продолжает Айзек. – Он ведь отлично плавает, я сам видел…

– Нет, нет. Не может быть. Я тебе не верю, – отчаянно возражает Ник. – Невозможно. Ты бы вызвал береговую охрану, полицию, пришел бы к нам! – Обращаясь ко мне, он добавляет: – Что за бред, Сара?

– Я кружил несколько часов… – повторяет Айзек. – Решил, что Джейкоб все-таки доплыл до берега…

– Твою мать! – рявкает Ник. – Надо было вызывать спасателей! Гребаных полицейских! И нас тоже известить!

– Утром я увидел Сару. Хотел поговорить с ней, но она сказала, что спешит к Джейкобу, так ведь? – Айзек бросает на меня взгляд. – Вот я и подумал, что с ним все в порядке, и отправился на свою смену на буровой вышке. Если бы я знал о его пропаже…

Резкое движение, и Айзек прижат к стене – Ник схватил его за воротник.

Айзек еле переводит дыхание, глаза навыкате.

– Ник! – кричу я.

– Что Джейкоб делал на твоем катере? Он бы ни за что не спрыгнул! Ты столкнул его, да? Признавайся! – Айзек пытается покачать головой. – Что ты с ним сделал? Говори!

– Я… не трогал… клянусь!

– Тогда ПОЧЕМУ? Почему он прыгнул? – настойчиво спрашивает Ник, сжимая горло Айзека.

– Отпусти! Он не может дышать! – умоляю я.

– ПОЧЕМУ?

– Правду… – выдавливает Айзек. – Я… сказал ему правду.

– Хватит, Ник! Я тебе все расскажу!

Глядя на меня, Ник ослабляет хватку, и Айзек жадно глотает воздух.

– Ты… ты о чем? – спрашивает Ник, все еще держа его за воротник.

В ушах стучит кровь.

– Джейкоб – мой сын. И я ему об этом сказал, – тихим дрожащим голосом говорит Айзек.

Ник отходит в сторону, хмурится, на лбу проступают морщины. Что?

Время замедляется. Я отчетливо вижу, как Айзек потирает покрасневшее горло, и кожа на тыльной стороне ладоней у него совсем сухая. На столе, рядом с подносом, две круглые горошины. Чувствуется запах перца и опилок. Я замечаю выцветшую темно-синюю подушку с вышитым осьминогом – однажды я на ней лежала.

– Это… полный бред! – кричит Ник.

Представляю, как я сейчас выгляжу: рот открыт, лицо побледнело, руки безвольно висят.

Ник вдруг отходит назад и качает головой.

– Сара?

Голос, как у перепуганного мальчишки: тонкий, полный отчаяния.

– Сара?

За все эти годы я много раз собиралась рассказать Нику – да и Джейкобу – всю правду. Но разве можно причинять боль самым любимым людям на свете? Я сама совершила ошибку, мне самой с ней жить.

По крайней мере, так я оправдывала свое молчание.

Ник побелел, он изумленно моргает.

– Джейкоб не мой сын?

Я помню, как Ник держал его на руках и ходил по дому, чтобы Джейкоб смотрел на все вокруг. Ник очень гордился сыном, и я полюбила его еще сильнее, глядя, с какой нежностью он относится к малышу. Ник надевал слинг, устраивал Джейкоба у себя на груди и гулял с ним по пляжу. Джейкоб болтал ножками и хватался крошечными кулачками за пальцы Ника.

Как я могла так поступить?

В доме душно, и к горлу подкатывает ком.

– Прости, Ник. Ты не его отец.

Ник страшно закашливается, будто сделал вдох под водой.

– Нет… Нет!

Я и сама порой не верю. Почти восемнадцать лет прошло, и воспоминания стали отдаленными, словно смотришь в бинокль не с той стороны. Теперь же наведена резкость, и события прошлого возвращаются.

– Был мой день рождения. Мы с тобой пили в пабе с самого обеда и ругались из-за Айлы. Я ушла одна… не успела на паром, но заметила Айзека на катере. – Мне стыдно вспоминать, как я забиралась на борт в своем тонком летнем платье и золотистых босоножках, пьяная и залитая духами. Айзек рассматривал мои загорелые ноги, глубокий вырез… Поймав мой взгляд, он покраснел и отвернулся, но меня это не смутило. Я хотела, чтобы он продолжал разглядывать. – Не знаю, как так вышло, Ник. В итоге мы пошли к нему. – Да, в этот самый дом. – Я напилась и была жутко обижена на тебя. Это случилось всего один раз, ничего серьезного, честное слово.

– Но ты забеременела… – Ник сам не верит своим словам. Он потирает щеку, и я слышу, как шуршит щетина. Затем чешет затылок. – И ничего… ничего мне не сказала. Я был уверен, что это мой ребенок… Господи, я сделал тебе предложение, женился, присутствовал при родах. Я перерезал пуповину! Я плакал, взяв малыша на руки, а ты, ты тогда еще сказала: «У него твои глаза, Ник». Мои гребаные глаза!

– Боже, – шепчу я, прикрыв рот рукой. – Я и сама не была уверена.

Узнав о беременности, я и не подумала, что это может быть ребенок Айзека, а когда я увидела, как Ник перерезает пуповину и берет на руки Джейкоба, красного и сморщенного, от моих сомнений не осталось и следа. Это Ник пел сыну песню про звездочку, чтобы тот уснул, это Ник каждую субботу водил его на футбол, это Ник часами играл с ним на пляже и изображал монстра, натягивая на голову майку и рыча.

– Я поняла, в чем дело, только когда мы попытались завести второго ребенка, и ничего не вышло.

У Ника подергивается левый глаз.

– И ты рассказал все Джейкобу? – спрашивает он у Айзека.

Тот медленно кивает.

– Я… я поверить не могу… – Ник выскакивает из дома, не глядя на меня.

– Мне жаль, Сара.

От голоса Айзека у меня леденеет кровь.

– Тебе жаль? – оборачиваюсь я. – Ты представляешь, насколько это… жестоко – вот так сообщить обо всем Джейкобу? Пьяному, посреди моря? Он должен был услышать это от меня, но никак не от тебя! Столько лет прошло, почему сейчас? Ты подумал, что станет с нашей семьей или…

– А ты хоть иногда думала обо мне? – спрашивает Айзек, подходя ближе, почти вплотную. Чувствуется запах шерсти от его джемпера. – Я наблюдал со стороны, как растет мой сын, и не мог сказать ему правду. Не мог узнать его… Ты всего меня лишила, Сара.

– Ник – прекрасный отец. Другой Джейкобу не нужен.

Скривив губы, Айзек говорит:

– Ты знала, что я любил тебя? Поэтому и молчал. Не хотел причинять тебе боль.