– Я поеду? – неуверенно произнес папа, поднимаясь с балконной ступеньки.

– Как хочешь.

– А ты… – Он помедлил, глядя на Киру.

– Что?

– Ты не хочешь с ней познакомиться?

– С кем? – не поняла Кира.

– С Наташей. С которой я… теперь живу.

– Не вижу необходимости.

– Ты умна и жестокосердна, – вздохнул папа.

– Обычно так и бывает.

– Не обязательно.

– Мне есть в кого такой быть.

– Если только в меня. Про маму говорить нечего, а бабушка при всем ее уме жестокосердной не была. Ну, пока. Не помнишь, во сколько электричка?

Она отрицательно покачала головой. Папа чмокнул ее в макушку и пошел по примятой траве к дороге.

Его слова о жестокосердии все же задели Киру.

«Мы с Длугачем из-за этого расстались?» – подумала она.

Она обо всем сейчас думала через призму своего расставания с ним. Слишком мало времени прошло, чтобы это могло уйти из ее постоянных размышлений.

Ответа она не знала. Может быть, просто не могла уловить его, этот ответ, среди своих роящихся мыслей?

Часть этих мыслей были воспоминаниями. И как только Кира вошла наконец в дом, они обвили ее плотным облаком.

Вот здесь, в большой комнате на первом этаже, ставили рождественскую елку. Бабушка не мешала никому праздновать Новый год, притом не только по европейскому календарю, но и по восточному, однако сама отмечала лишь Рождество, как в семье ее родителей было заведено. Елку украшали не шарами, а ангелами, и весь Рождественский сочельник в дом приходили люди, чтобы читать стихи. Это было ошеломляюще и странно, но сама бабушка ничего странного в этом не находила.

– На Рождество всегда бывали колядки, – говорила она. – Тому осталось миллион свидетельств, у Льва Николаевича – самое яркое. Все пели колядные песни. А теперь пусть читают стихи. Такое у нас колядование.

Сидя у бабушкиной елки, Кира прослушала, кажется, весь мировой поэтический репертуар – среди гостей немало было таких, что читали Верлена по-французски и Киплинга по-английски. Но все же бабушка особенно ценила чтение рождественскими посетителями стихов собственного сочинения. И Кире всегда было ужасно жалко, что она стихов не сочиняет, потому что не умеет складывать рифмы. Можно было, правда, писать верлибры, но бабушка говорила, что это не стихи, а шарлатанство.

Кира запомнила последнее бабушкино Рождество. Ангелина Константиновна истаяла к старости, сделалась прозрачной, как крылья у елочных ангелов. Когда она сидела в кресле у елки, Кире казалось, что она видит, как бабушкина душа перемещается в пространстве комнаты – между ангелами на ветках, между потемневшими бревенчатыми стенами.

И почему вдруг это вспомнилось ей сейчас, после папиных слов о жестокосердии? Непонятно.

Едва выйдя из отпуска, Кира улетела в командировку с министром энергетики. В Приморье происходил энергетический кризис, и министр пожелал, чтобы журналисты лично наблюдали за тем, как этот кризис будет преодолеваться.

Неделю она моталась по угольным разрезам под Владивостоком, в таких глухих местах, что и предположить не могла, чтобы такие существовали на карте, пила, согреваясь, водку с редакторами «Коммерсанта» и «Ведомостей» и изучала особенности функционирования шахт в условиях Дальнего Востока.

Все это было феерически интересно, мозг вскипал от новой информации, а главное, от живости этой информации, и все, что волновало и тревожило в обычной жизни, отошло на второй план.

В Москву Кира вернулась посвежевшая, обветренная и взбодренная, привезла целый бочонок красной икры для всей редакции и дальневосточные ягоды с восхитительным названием «клоповка» для своего заместителя Коли Кононенко, который вычитал где-то, что будто бы эта клоповка помогает от всех болезней.

Все это сильно отвлекло ее от мыслей о расставании с Длугачем. В конце концов, мало ли людей расстаются? Не все же до конца жизни осмысляют потом это событие. Тем более если они вместе работают и у них находится в связи с этим немало других событий, подлежащих осмыслению.

Поэтому когда секретарша Инга Алексеевна позвонила Кире с приглашением на совещание, она ощутила лишь что-то вроде легкого вздоха в сердце. Будто скользнуло оно, ее сердце, куда-то вниз, но не с высокой высоты скользнуло, а потому не очень-то и вздрогнуло.

Совещание было обычное, каким бывало оно каждую неделю. Кира пропустила два таких совещания из-за своего отпуска, а потом из-за командировки.

Длугач тоже выглядел обычно – раздавал задания, выслушивал отчеты и провоцировал споры. Все это он умел делать ненавязчиво, но всем этим руководил твердо, и в такой его манере тоже не было для Киры ничего нового.

Новым было лишь то, что она смотрит на него отвлеченным взглядом. Это было даже не просто ново, а неожиданно для нее.

Кира опасалась, что, встретившись с Длугачем после перемены в их отношениях, не сможет видеть в нем просто руководителя, своего начальника – какого-то отдельного от себя мужчину. И что тогда делать? Это беспокоило ее.

Но получилось все очень естественно и правильно: во главе длинного стола совещаний сидел перед нею именно отдельный от нее, никакого личного отношения к ней не имеющий мужчина. Он был немного жестковат в манере речи, немного холодноват в общении, но в общем все это было не чрезмерно.

– Благодарю всех, – сказал он наконец. – Идите работать. Кира, задержись, пожалуйста.

Все вышли из кабинета. Кира вопросительно посмотрела на Длугача.

«Как к нему теперь обращаться?» – вдруг подумала она.

Хотя что тут думать? Сам он обращается к ней как прежде, ну и ей нет причин вести себя с ним натянуто.

Она сидела на дальнем конце стола и ждала, что он ей скажет. Он смотрел непроницаемым взглядом и молчал.

– Я тебя слушаю, Витя, – не выдержала Кира.

Ей показалось, он и ожидал, чтобы она заговорила первой. Может быть, тоже не совсем понимал, как с ней теперь держаться.

– Я буду делать авиационный холдинг, – сказал Длугач. – Хочу объединить всю региональную авиацию.

– Абсолютно всю?

– Да.

– Это рискованно, – заметила Кира. – Слишком крупно. Ты уверен, что тебя не начнут душить, как только ты об этом объявишь?

По выражению его глаз она поняла, что правильно догадывается о сути его риска.

– Надеюсь, что не задушат, – ответил он. – Я кое-что для этого делаю. И мне надо, чтобы все мои шаги становились известны ровно в тот момент, когда я буду считать, что им пора становиться известными. Ни днем раньше или позже.

– Обозначь для меня эти шаги, – кивнула Кира. – По дням. По часам даже. И скажи, когда и какую я должна давать о них информацию.