В зеркале она себя еще не видела и не очень-то стремилась увидеть – подозревала, что сделается в результате всех этих мучений просто сама не своя.

– У вас все-таки глаза еще ничего. – Теперь мальчик подступился к Кириным губам. – А у Борщовой, писательницы, – видели?

Писательница Борщова стала невероятно популярна года три назад и появлялась на телеэкране не реже, чем поп-звезда. Почему – Кира напрочь не понимала. По ее впечатлению, триллеры, которые Борщова поставляла на рынок со скоростью бензопилы, были чрезмерно мрачны, незамысловаты и однообразны.

– Что такого особенного в ее глазах? – спросила Кира.

– Ну как же?! – Сергунчик даже руками всплеснул, забыв про помаду. – Они же у нее маленькие, как у мыши! Она что, не понимает, что иметь такие глаза просто неприлично?

– А что же она может с ними сделать?

Кира даже опешила – таким искренним было его возмущение.

– Как – что? У нее, по-вашему, нет денег на приличную пластику в Швейцарии? И кстати, могла бы псевдоним взять. Что это за фамилия Борщова? Как у прислуги деревенской.

– Ей, может, собственные глаза дороги как память, – сердито сказала Кира. – И фамилия тоже.

Мальчик посмотрел на нее как на слабоумную, потом снисходительно улыбнулся.

И что можно было ему сказать? Он пристроился обслуживать нуворишей и на этом основании считает себя приобщившимся святых тайн. Станешь объяснять ему это – дурой выставишься, больше ничего.

Кира сама не заметила, как сделалась в представлении окружающих частью некой группы людей, которую принято называть элитой. Название казалось ей глупым: как про собак или лошадей, ей-богу. Собственно, о том, чтобы приобщиться к элите, она не заботилась. Но газета, которой она руководила, постепенно приобрела влияние в мире бизнеса, а значит, в мире людей, которые, как считалось, управляют жизнью. С таким представлением о жизни Кира могла бы и поспорить, но оно было укоренившимся и расхожим, а значит, спорить с ним было так же бессмысленно, как с этим вот мальчиком, который теперь колдует со щипцами над ее прической.

– Все! – наконец объявил он. – Любуйтесь.

Затянувшееся действо так надоело Кире, что она заглянула в зеркало не с опаской даже, а лишь с нетерпением: скорее бы все это закончилось.

Как она и предполагала, у женщины, которая глянула на нее из зеркала, не было с ней обычной и привычной ровно ничего общего. Хотя Кира все же не могла предположить, что ничего общего не будет до такой степени.

Глаза у нее стали не то чтобы большими, но какими-то очень выразительными. Скорбными, так бы она сказала. Видимо, выражение скорби возникло в них просто от сознания бессмысленно пропадающего времени, но как бы там ни было, а выразительность появилась, и выглядело это очень непривычно.

И мокрые завитки на голове были непривычны тоже. Все они, эти завитки, были разными по цвету – шоколадные, карамельные, золотистые. Из-за них она выглядела как девчонка. Хотя нет, даже девчонкой она так не выглядела. Задорно и несерьезно, вот как.

– Вы мне волосы покрасили, что ли? – удивленно спросила Кира.

– Да нет же! Я только эффект мокрых волос сделал. Они у вас вьются, только скрытым образом. Неужели никогда не замечали? И цвет ваш, природный. Я же объяснял, у вас все равно что сложное колорирование.

Лицо Сергунчика рядом с ней в зеркале сияло такой радостью, словно цвет ее волос сотворил все-таки он. Кира посмотрела на него с приязнью. Может, и не зря она два часа выслушивала про Ксюшу, Божену и глаза Борщовой.

«А завитки такие я и сама могу делать, – подумала она, разглядывая свою прическу. – Нет, правда! Это же очень просто».

По счастью, фотограф оказался менее разговорчивым, чем Сергунчик. Или просто спешил на следующую съемку. Он мучил Киру требованиями: «Подбородок на полсантиметра выше! Нос на полтора сантиметра влево!» – всего полчаса. Ей и этого показалось много – нужна-то будет только одна фотография.

– Я вам потом все на диск сброшу, – пообещал он, собирая оборудование. – Хорошие фотки получились, будете любовникам раздаривать.

«Нет у меня никаких любовников», – подумала Кира.

Эти слова, отчетливо прозвучавшие в голове, испортили ей настроение.

«Может, не надо было с Длугачем расставаться?»

Кира сидела одна в пустой редакционной комнате – было воскресенье. В тишине и одиночестве мысли ее всегда бывали ясными, и сейчас тоже.

«Что значит – не надо было расставаться? Любишь ты его?»

Она не чувствовала к нему любви. Да, что-то тревожило ее в связи с ним, но это чувство любовью не было точно, и тревожило оно, кажется, одной лишь своей неясностью.

«Жалеешь, что лишилась постельных удовольствий?»

Жалеть об этом не имело смысла. Тело ее не тосковало по нему, и она понимала, почему это так: оно не жило какой-то отдельной жизнью, ее тело, оно было и с разумом ее, и с душой – одно, общее. И если в душе ее и разуме нет привязанности к мужчине, то как может тянуться к нему ее тело? Не может оно к нему тянуться и не тянется. Ей всегда казалось странным и каким-то непристойным утверждение, что секс будто бы нужен для здоровья. Не корова же она, не собака, чтобы относиться к этому таким физиологическим образом.

«Или это женская моя недостаточность, что я не хочу простого секса, безо всего? Да не все ли равно, что это! Я есть то, что есть, другой не стану».

Завтра ей предстояла командировка в Липецк. Там была назначена конференция по металлургии, съезжались всяческие крупные люди со всего мира, и Кира намеревалась воспользоваться этим на полную катушку. У нее уже была договоренность о трех интервью и почти полная уверенность в четвертом, самом серьезном. К нему предстояло еще подготовиться.

Кира уселась за стол в своем «стакане», включила компьютер. В глиняной плошке лежали конфеты, привезенные ее журналисткой из командировки в Нью-Йорк, – кофейные зерна в шоколаде. Это была модная манхэттенская штучка, жевать такие зерна для бодрости, когда приходилось задерживаться на работе допоздна. Задерживаться Кира не собиралась, но зерна пожевала – пусть улучшат ей настроение. А то откуда эта непонятная подавленность, что означает?

К счастью, она с детства умела сосредоточиваться на том, что требовало сосредоточенности. В данном случае на капитализации компании, главу которой собиралась интервьюировать. А что тревожило ее странное сердечное дребезжанье… Она постаралась не обращать на него внимания, и постепенно ей это удалось. Почти удалось.

Город Липецк оказался сплошь засажен липами. В начале лета здесь, наверное, хорошо, когда все они цветут, окутывая город густым ароматом.

– Да, летом тут сказка, – подтвердил Кирину догадку таксист, который вез ее с вокзала в гостиницу. – Здесь же у нас курорт был, знаете?