У меня было достаточно времени, что бы разглядеть и его самого и его охранника. С того момента, как я вошла в комнату, прошло не менее пяти, длинных как день, минут. За все это время не было сказано ни слова: со мной никто не поздоровался, мне не предложили сесть. Парень позади кресла безразлично смотрел мимо меня, наверное, стену за моей спиной изучал. Мужчина в кресле, напротив, задумчиво смотрел прямо мне в лицо. Он разглядывал меня внимательно, не торопясь, не пропуская ни одного сантиметра и под его немигающим взглядом было так неуютно, что кожа покрылась пупырышками, как после купания в ледяной воде. Наконец, он открыл рот и коротко бросил:

― Садись!

Небрежным движением руки указал на кресло напротив себя, при этом на пальце у него многоцветным огоньком вспыхнул бриллиант впечатляющей величины. Я покорно опустилась в кресло, сложила руки на коленях и замерла, ожидая продолжения. Отработанным жестом мужчина элегантно стряхнул пепел в хрустальную пепельницу с фигуркой борзой собаки, бегущей по серебряному ободку. Он выдержал долгую паузу и, только посчитав, что произвел на меня нужное впечатление, наконец, заговорил:

― Ты просишь выполнить для тебя кое-какую работу.

Это жесткий, скрипучий голос никак не соответствовал его лощеной внешности. Такой голос больше подошел бы «пахану» в тюремной робе, чем этому ухоженному господину в костюме за несколько тысячи баксов. Но, удивляться тут было нечему, ведь голос являлся частью его истинной сущности. Над всем остальным старательно потрудились парикмахеры, массажисты и портные. Они сделали все, что могли, чтобы сгладить, улучшить, украсить, но вот изменить волчью сущность хозяина было не в их силах.

Я судорожно сглотнула и торопливо кивнула головой, всем своим видом выражая согласие. Немигающий, цепкий взгляд его темных глаз завораживал и лишал меня воли, единственное, на что я была способна, это слушать и подчиняться.

Мужчина говорил медленно, на лице была написана скука, и потому создавалось впечатление, что говорит он через силу и никакого интереса к разговору не испытывает:

― Расскажи, что за история приключилась с твоим братом.

Я не могла ответить ему, что раз он знает о брате, то, наверняка, ему известна и сама история. Такая вольность ему вряд ли понравилась бы, поэтому я лишь еще раз согласно кивнула, откашлялась, стараясь проглотить шершавый ком в горле и заговорила. Слова лились непрерывным потоком, одна фраза цеплялась за другую и, на мой взгляд, выходило очень гладко. Я давно заметила, что история рассказанная несколько раз, с каждым разом звучит все более убедительно, если даже она на половину состоит из вранья. Я изложила свою версию случившегося и замолчала, поедая преданным взглядом мужчину в кресле напротив. Он в очередной раз исполнил показательный номер под названием «стряхивание пепла» и сказал:

― Когда просят о такой работе, рассказывают все.

Слово «все» он выделил интонационно, и стало ясно, что ему известно то, о чем мне хотелось бы умолчать. Значит, он уже нашел кредиторов Олега! Только они могли рассказать ему о бабкиных сокровищах, ведь других общих знакомых, кроме Машки, конечно, у нас не было, но ей, зная ее болтливость, я ничего не рассказывала. Меня уже стала раздражать и наигранная небрежность его манер и непоколебимая уверенность в своем могуществе, поэтому я ничего не ответила, просто сидела и молча смотрела ему в лицо. Я тоже хорошо помнила совет Моэма в его «Театре»: «тяните паузу!» и собиралась тянуть эту паузу сколько возможно! Мудрый Моэм оказался прав, мой собеседник не выдержал и пустился в объяснения:

― Когда я говорю «все», я имею в виду абсолютно все! Даже то, о чем ты не посчитала нужным упомянуть. Я имею в виду клад!

Он выпалил последние слова и, совсем как плохой актер в последнем акте слабенькой пьесы, торжествующе уставился на меня. Не знаю, чего он от меня ожидал, может, думал, что я расчувствуюсь, упаду на колени и буду покаянно посыпать голову пеплом, но тут он здорово ошибся. Ничего, кроме злости, я не чувствовала и моим единственным искренним желанием было схватить со стола тяжелую пепельницу и запустить ее в его самодовольную рожу. Но я, конечно, не сделала этого, потому что давно усвоила, что следовать душевным порывам не всегда разумно. Вместо этого я пошире распахнула глаза, захлопала ресницами и с максимально доступной мне искренностью воскликнула:

― Но я и не думала ничего утаивать!

― Тем ни менее в своем пространном рассказе, вы ни одним словом не упомянули о кладе.

Раньше он обращался ко мне на «ты», а теперь вдруг стал «выкать».

― Неужели на меня упал отблеск богатства моих предков, и ты стал меня больше уважать? ― ехидно подумала я, но сказала совсем другое:

― Я просто не придала этому значение!

Он саркастически поднял брови, выказывая сомнение в моей правдивости, а я затараторила:

― В нашей семье действительно существует предание о якобы зарытых сокровищах, но...

― «Якобы»?

― Конечно, ведь это всего лишь рассказы моей бабушки! Я не хочу сказать, что она лгала! Нет, какая-то доля правды в этих рассказах, наверное, есть! Но она была очень романтичной особой и зарытый клад, скорее, плод ее фантазии, чем правда. Бедная бабушка очень гордилась нашим происхождением, ей хотелось сделать его более значимым, вот и появилась легенда о зарытом кладе. На самом деле, я думаю, все было далеко не так!

― А как?

― Я допускаю, что мои предки могли что-то зарыть в усадьбе, но не думаю, что там были большие ценности.

― А ваш дед? Что он думает по этому поводу?

― Он никогда не воспринимал эти рассказы серьезно, никогда не верил в существование клада, считал все это женскими фантазиями. Он ведь никогда не пытался отыскать его! Никто из мужчин нашего рода никогда не искал его! Даже мой непутевый брат!

Последние две фразы я произнесла с большим достоинством и даже слегка вздернула подбородок, чтобы придать им законченность. На мой взгляд, выглядела я немного глуповато, но такие самоуверенные мужчины, как Армен, изначально считают всех женщин дурами, поэтому мое поведение его не удивило. Что касается меня, то я решила считать это своей удачной актерской находкой.

― Вот как? ― задумчиво протянул он. ― Но вы, сделайте милость, расскажите нам все, что вам известно, а мы уж сами решим, что в нем правда, а что выдумка.

Тут в комнату неслышно проскользнула Марина и ласковой кошечкой устроилась рядом с Арменом. Я краем глаза наблюдала за ней и дивилась про себя, как я могла так ошибаться. Мы не были близкими подругами, но она всегда казалась открытым, жизнерадостным человеком. Мне импонировало ее легкое и слегка ироничное отношение к жизни, общение с ней не было обременительным. Я помню несколько случаев, когда она помогала кому-то из многочисленных Машкиных знакомых. Причем, сама вызывалась помочь и никогда ничего не требовала взамен. Правда, это были не бог весть какие серьезные услуги, но какое это имело значение! Главное ― человек проявлял участие! А теперь я смотрела на нее, и ничего не напоминало мне ту беззаботную хохотушку, к которой я привыкла. Против меня сидела мелкая хищница, пусть не такая опасная как Армен, но достаточно хитрая и жестокая. Ее глаза следили за мной настороженно и даже враждебно, черты лица заострились и потеряли привычную мягкость. Я со злорадством подумала, что сейчас она выглядит постаревшей на несколько лет.