И даже разогнаться до скорости автомобиля, едущего в городе. Километров пятьдесят-шестьдесят – ну, если на глаз. Ничего и близко напоминающего спидометр на дрезине не оказалось.

Мы сидели, пригнув головы, скорее чтобы спрятаться от ветра, чем для улучшения аэродинамики. Шипел ацетилен, клокотало пламя, со странным жужжащим звуком (с чего бы?) крутились колеса. Классического перестука на рельсах почти не было – ветер и песок действительно отшлифовали рельсы, стыки почти не чувствовались.

Первые полчаса мы разговаривали – о чем угодно, лишь бы сбросить напряжение. Потом замолчали, даже Ашот бросил попытки острить. Вокруг тянулась бесконечная холмистая степь – похожая на клондальскую, но более сухая и потому унылая. Редко-редко встречались зеленые пятна – маленькие оазисы. Один раз мы наткнулись на идущий нам навстречу караван – десяток лошадей и мулов, пять человек и груз. Один из караванщиков пальнул из ружья в воздух, то ли приветствуя нас, то ли предостерегая. Эйжел недовольно заворчала, потянулась за своим похожим на маузер пистолетом, но стрелять в ответ не стала.

Часа через два пламя в горелке стало хлопать и погасло – газ кончился. Что делать в такой ситуации мы обсудили заранее – перекинули шланг на второй баллон, пустили газ из него, зажгли заготовленным еще на станции факелом. Обошлось без взрывов и ожогов. Пустой баллон мы скинули с дрезины.

– Вот будет весело, если газ кончится посреди степи, – мрачно сказал Ашот. – Рычаги-то срезали, дрезина не поедет.

– Пешком пойдем, – сказал я.

Это тоже было обговорено, мы разговаривали просто, чтобы убить время. Нет ничего томительнее ожидания, даже когда ты в пути. А может быть, в пути оно и есть наиболее томительно.

Я сидел, опустив голову, и думал. Допустим, мы успеем опередить литерный поезд с пленниками. Готов ли я устроить перестрелку с нашими же ребятами, пограничниками? Пусть не служащими на заставе, а из спецотряда – но нашими! Быть может, немцами, французами, американцами – но пограничниками? Я готов стрелять и убивать?

Вслушавшись в себя, я понял, что ответа нет. Из всех обид пока можно было предъявить лишь бедного убитого пса. Вдруг среди наших друзей и впрямь есть вражеский агент, которого надо поймать любой ценой? Нет, это чушь и бред, они все – земляне, мы же встречались в Москве, а враг должен быть из другого мира! Но какие-то основания у Главного штаба были? Несомненно. Может, все-таки стоит не отбивать друзей, а добровольно сдаться – и вместе с ними отправиться в штаб, чтобы там доказать свою невиновность?

Тем более с чего я взял, что мы способны противостоять Службе собственной безопасности штаба? Нас трое… хорошо, четверо, включая Эйжел, – против пятерых (как минимум) профи. Они небось и на Земле не менеджерами-музыкантами работали, а в каких-нибудь силовых структурах. Таких вояк, как мы, – пачками на завтрак едят…

– Ударник… – тихо позвал Ашот. – Ударник, газ…

Я вскинул голову. Посмотрел на Ашота, потом прислушался к сипению газа в сопле. Заглянул туда – синий язычок пламени едва-едва трепетал. Я нащупал вентиль, попытался повернуть – открыто до упора. Будто испугавшись моего взгляда, огонь съежился – и пропал окончательно.

– Ничего, – сказал я с нарочитой бодростью. – Большую часть пути мы проехали. Осталось километров десять. Ну двадцать. Дошагаем!

Особого оптимизма мои слова не вызвали, но делать было нечего. Мы сидели и ждали, пока дрезина остановится.

Прошла минута. Три. Пять. Десять.

Мы катились и вроде как даже не снизили скорость.

– Что за черт! – я вскочил и заглянул в сопло, будто надеялся обнаружить там бодрое пламя. Ничего, разумеется, не было.

– Почему мы катимся? – с любопытством спросил Хмель.

Ашот пожал плечами.

Я посмотрел на Эйжел. Та с самым невинным видом пожала плечами:

– Я же говорила – надо подтолкнуть дрезину, заскочить на нее и катиться.

– Эйжел? – спросил я.

– Тут уклон, Ударник. Разлом случился в горах, до Разлома мы медленно поднимались в гору. А после Разлома путь все время идет вниз. Чуть-чуть. Но этого хватает. Когда мы переехали Разлом, я вспомнила, мне рассказывали.

Я онемел. Я смотрел на баллоны, на нелепое сопло, на ошарашенные лица Ашота и Хмеля. Наверное, у меня такое же лицо сейчас.

– И мы зря ехали на паровозе через этот… этот ужас? – воскликнул я.

– Говорю же – потом вспомнила, – грустно сказала Эйжел. – Иначе бы сразу сказала.

– А почему не сказала потом? Когда переехали Разлом?

– Я сказала, – невозмутимо сообщила Эйжел.

– Ты же вроде как в шутку сказала, – поддержал меня Ашот. – Зачем мы эту… хрень эту городили? – он махнул рукой в сторону нашего кустарного ракетного двигателя.

– Вам так спокойнее было, – Эйжел пожала плечами. – Все равно надо было у дрезины срезать рычаги и шестеренки, чтобы свободный ход был. Ну – потеряли час на эту штуку… нестрашно. Может, она и ускорила нас немного!

Дрезина катилась на незаметном для глаза спуске. Эйжел невинно смотрела на нас. Мы молчали.

– Нет, ты скажи, почему молчала? – упорствовал Ашот. – Почему?

Эйжел вздохнула:

– Ударник так обрадовался, что ракетный двигатель придумал. И вы воодушевились. Вам, землянам, важно чувствовать себя умнее, я это знаю. Почему бы и нет?

Она развела руками. То ли от откровенности, то ли еще по какой причине, у нее снова прорезался акцент:

– Это не плохьо! Это хорьошо, когда насьтроение хорьошее! Стоит времени! Я знаю, я жьенщьина клана!

– Мы идиоты, – сказал я. – Эйжел, я и впрямь думал, что эта фигня разогнала дрезину!

– Может, и разогнала. Немного, – Ашот наморщил лоб. – Считать надо. Только я формулы не помню. Дома посчитаю, хочешь?

– Не хочу, – буркнул я. – И что теперь, Эйжел? Ты беспокоилась о наших чувствах? Так вот, теперь я чувствую себя идиотом! Самонадеянным болваном! И что делать?

– Посьмейся, – предложила она. – Над собьой, надьо мньой… Помьогает!

Я подумал – и рассмеялся.

В конце концов, мы ведь движемся к Иртану. А там встретим литерный поезд, и начнутся такие проблемы, что даже путешествие через Разлом забудется. Не говоря уже о шутейном ракетном двигателе, приделанном к дрезине.

Когда я пришел на заставу, была уже глубокая ночь. Я сбросил с плеч рюкзак, постоял, привалившись к ограде. Потом несколько раз дернул за веревку. Колокол бодро звякнул, за оградой истерично залаял наш пес. Я ждал. Кто-то должен быть внутри. На заставе всегда кто-нибудь есть. Так принято.

– Кого черти носят? – донеслось из-за ворот. Пес тут же замолчал.

– Это я, Ведьма.

– «Я» бывают разные, – наставительно сказала Ведьма, гремя засовами.