— Нам надо соблюдать осторожность. Я знаю, что идут разговоры. И о ребенке тоже будут говорить. Нам надо соблюдать осторожность.

— Нет, — сказала она.

— Нет?

— Потому что теперь я уже больше ничего не боюсь.

Что он мог на это ответить?

— Я это знала, — сказала она. — Я все время совершенно точно знала, что это ты. С первого раза, когда увидела тебя и испугалась, подумав, что ты враг, которого необходимо уничтожить. Но это был знак. Знак в твоем теле. Который выжег во мне свое клеймо, как клеймят животных. Я это знала.

— Ты не животное, — проговорил он. — Но нам надо соблюдать осторожность.

— Ты завтра придешь? — спросила она, не слушая. — Ты придешь завтра в это же время?

— А если я не приду, потому что это опасно?

Она зажмурилась. Ей не хотелось открывать глаза.

— Это опасно. Ты это знаешь. О, представляешь, если бы я сказала, что ты меня изнасиловал. О, если бы я позвала их. И зарыдала и сказала бы, что ты меня изнасиловал. И они казнили бы тебя и колесовали, и меня тоже. Нет, меня нет. Меня бы они сослали. Но я не закричу, мой любимый. Потому что ты мой, а я — твоя, и мы будем заниматься любовью каждый день.

Он не захотел отвечать. Она, не открывая глаз, повернулась к нему, стала ласкать его руки и грудь и, в конце концов, скользнула рукой к его члену. Когда-то он видел в своих тайных мечтах, как ее рука обвивает его член, и теперь это было правдой, и он знал, что рука эта обладает невероятной притягательностью и силой, о которой он и не догадывался, что ее рука сжималась не только вокруг его члена, но и вокруг него самого, что она казалась сильнее, чем он мог предполагать, и что это преисполняло его вожделением, но вместе с тем и чем-то, что пока еще не напоминает, но, возможно, скоро станет напоминать страх.

— Любимая моя, — пробормотал он, — я никогда даже не мог предположить, что твое тело обладает… таким…

— Таким…?

— … таким огромным талантом любить.

Она открыла глаза и слегка улыбнулась ему. Она знала, что это правда. Это произошло с невероятной быстротой.

— Спасибо, — сказала она.

Он почувствовал прилив вожделения. Он не знал, хочет ли он. Он знал только, что находится в ее власти, что у него возникает вожделение, но что-то его пугает, и он пока еще не знает, что именно.

— Любимая моя, — прошептал он, — что нам делать?

— Вот это, — сказала она. — Вечно.

Он не ответил. Вскоре ему предстояло снова перейти запретную границу, правда, в другом смысле, и он не знал, в чем заключалась разница.

— И ты никогда от меня не освободишься, — прошептала она так тихо, что он едва услышал. — Потому что ты выжжен во мне. Как клеймо на животном.

Но он услышал. И, быть может, именно в этот раз — именно когда она снова позволила ему скользнуть в себя, и им предстояло слушать таинственные удары пульса, которые, в конце концов, должны были соединить их в своем невероятном ритме, — он и почувствовал первые признаки страха.

Однажды она долго лежала рядом с ним обнаженной, перебирала пальцами его светлые волосы и потом, улыбнувшись, сказала:

— Ты будешь моей правой рукой.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

И она игриво, но твердо, прошептала:

— Рукой. Рука делает то, чего желает голова, разве не так? А у меня так много идей.

Почему он испытывал страх?

Иногда он думал: мне следовало выйти из кареты Кристиана в Альтоне. И вернуться к своим.

Однажды утром, очень рано, когда он направлялся работать, король, облаченный в халат, с растрепанными волосами, без чулок и туфель, бегом догнал его в Мраморном коридоре, схватил за руку и стал заклинать выслушать его.

Они уселись в пустой гостиной. Через некоторое время король успокоился, его прерывистое дыхание пришло в норму, и он поведал Струэнсе то, что назвал «тайной, явившейся мне этой ночью, когда я терзался муками».

Рассказал он следующее.

Существовал тайный круг из семи человек. Господь избрал их, чтобы увековечить в мире зло. Они были семью апостолами зла. Сам он был одним из них. Ужас заключался в том, что он мог испытывать любовь лишь к тому, кто также принадлежал этому кругу. Если он испытывал к кому-то любовь, это означало, что человек этот принадлежал к семи ангелам зла. Ночью он это отчетливо понял и страшно испугался, и поскольку к Струэнсе он питал любовь, то хотел спросить, так ли все это, и действительно ли Струэнсе принадлежит к этому тайному кругу зла.

Струэнсе попытался его успокоить и попросил рассказать о его «сне» еще. Кристиан при этом, как обычно, забормотал, сделался невнятным, но вдруг сказал, что, благодаря этому, убедился в том, что вселенной таинственным образом правит некая женщина.

Струэнсе спросил, какая между ними связь.

На этот вопрос король ответить не мог. Он лишь повторил, что некая женщина правит вселенной, что некий круг семи злодеев отвечает за все деяния зла, что он является одним из них, но, что его, быть может, сумеет спасти женщина, управляющая всем во вселенной; и что тогда она станет его благодетельницей.

Потом он долго и пристально смотрел на Струэнсе и затем спросил:

— Но вы ведь не являетесь одним из этой «семерки»?

Струэнсе лишь покачал головой. Тогда король, с отчаянием в голосе, спросил:

— Почему же я вас люблю?

Один из первых весенних вечеров апреля 1771 года.

Король Кристиан VII, его супруга королева Каролина Матильда и лейб-медик И. Ф. Струэнсе пили чай на маленьком балконе Фреденсборгского дворца, выходящем в дворцовый парк.

Струэнсе заговорил о философском смысле этого парка. Он принялся восхвалять это потрясающее творение, дорожки которого образовывали лабиринт, а живые изгороди скрывали присущую парку симметрию. Он заметил, что лабиринт был устроен таким образом, что существовала лишь одна точка, откуда была видна логика в системе парка. Там, внизу, все казалось сплошной путаницей, загадками, дорожками, ведущими в никуда, тупиками и хаосом. Но из одной единственной точки все становилось понятным, логичным и разумным. Именно с этого балкона, где они теперь сидели. Это был балкон Повелителя. Только с этого места связующие нити становились отчетливыми. И сюда, в эту точку разума и взаимосвязанности мог ступать лишь Повелитель.

Королева спросила, что это значит. Он пояснил.

— Точка Повелителя. Принадлежащая власти.

— Это кажется… заманчивым?

Он ответил улыбкой. Через минуту она наклонилась к нему и прошептала прямо на ухо, чтобы король не мог этого услышать:

— Ты забываешь одну вещь. Что находишься в моей власти.