Этот разговор ему запомнится, и угроза тоже.

Балкон Повелителя был точкой, откуда открывался прекрасный вид, и выявлял в симметрии лабиринта логику, только и всего. Другие связующие нити оставались запутанными.

Дело шло к лету, и это лето было решено провести в Хиршхольмском дворце. Уже начали упаковывать вещи. Струэнсе и Королева были единодушны. Короля не спрашивали, но ему предстояло их сопровождать.

Он считал естественным, что его не спрашивают, но позволяют ему сопровождать их, быть того же мнения.

А накануне отъезда произошло следующее.

С балкона, где он сидел в полном одиночестве, Кристиан увидел, как двое молодых влюбленных исчезают на своих лошадях, отправляясь на ежедневную прогулку, и внезапно почувствовал себя очень одиноким. Он позвал Моранти, но того нигде не было.

Он вошел в помещение.

Там была собака, шнауцер; собака спала на полу, в углу комнаты. Тогда Кристиан улегся на пол, положив голову на туловище собаки; но через несколько минут собака встала, перешла в другой угол комнаты и улеглась там.

Кристиан последовал за ней и снова лег, положив голову на собаку, как на подушку; собака вновь поднялась и перебралась в другой угол.

Кристиан остался лежать, уставившись в потолок. На этот раз он не последовал за собакой. Он с улыбкой рассматривал потолок; на потолке были херувимы, украшавшие переход от стены к потолку. Он старался, чтобы его улыбка не была кривой, а спокойной и дружелюбной; херувимы смотрели на него вопросительно. Из другого угла комнаты раздался голос собаки, в бормотании которой он явственно расслышал приказ не сердить херувимов. Он перестал улыбаться.

Он решил выйти в парк; он был полон решимости отыскать центр лабиринта, поскольку там его ожидало некое сообщение.

Он был уверен, что оно находится в центре лабиринта. Он уже долгое время не получал никаких известий от «семерки»; он спрашивал об этом Струэнсе, но тот не желал отвечать на его вопрос. Но если Струэнсе тоже принадлежал к «семерке», то тогда они оба принадлежали к заговорщикам, и ему было, кому довериться. Он был уверен, что Струэнсе был одним из них. Он ведь его любил; это был знак.

Быть может, Моранти тоже принадлежал к «семерке», и собака; тогда их было уже четверо. Тогда он уже установил четверых.

Оставалось трое. Катрин? Но она ведь является Владычицей Вселенной, нет, остаются трое, но он никак не мог обнаружить еще троих. Троих, кого бы он любил. Где же они? Кроме того, относительно собаки полной уверенности у него не было; он любил собаку, и когда собака с ним разговаривала, он был уверен, но собака, казалось, проявляла только любовь, преданность и безразличие. Насчет собаки он уверен не был. Но ведь собака с ним разговаривала; это делало ее уникальной. Вообще-то собаки говорить не умеют. Говорящие животные представлялись чем-то невероятным, абсурдным: но поскольку эта собака разговаривала, это был некий знак. Знак, почти явный, но лишь почти.

Насчет собаки он уверен не был.

«Семерке» предстояло очистить храм от скверны. И тогда он сам восстанет, как птица Феникс. Это и было горящим огнем просвещения. Отсюда эта «семерка». Зло было необходимо, чтобы создать чистоту.

Было не совсем ясно, как все это взаимосвязано. Но он верил, что это так. Эти семеро были свергнутыми с небес ангелами. Ему было необходимо знать, что делать. Какой-то знак. Какое-то сообщение. В центре лабиринта, наверняка, было какое-то сообщение от «семерки» или от Владычицы Вселенной.

Он мелкими шажками, вперевалку, вбежал в лабиринт из подстриженных кустов, пытаясь припомнить картину дорожек, картину, которую он видел с балкона, где хаос обретал смысл.

Через некоторое время он пошел медленнее. Он тяжело дышал и знал, что ему необходимо успокоиться. Он свернул налево, направо, картина системы лабиринта была ему совершенно ясна, он был уверен, что она ему совершенно ясна. Через несколько минут он зашел в тупик. Кустарник стоял перед ним, как стена, он повернул обратно, свернул направо, снова направо. Теперь картина в его памяти сделалась менее отчетливой, но он попытался взять себя в руки, снова вдруг перешел на бег. Снова запыхался. Когда у него выступил пот, он сорвал парик и побежал дальше, так было легче.

Картина полностью исчезла из памяти.

Никакой ясности не было. Стены вокруг него были зелеными и колючими. Он остановился. Он должен был уже находиться совсем близко к центру. В центре должна была быть ясность. Он стоял совершенно неподвижно, прислушиваясь. Никаких птиц, никаких звуков, он посмотрел на свою руку, он поранил ее до крови и не понимал, как это могло произойти. Он знал, что находится совсем рядом с центром. В центре должно было находиться сообщение… или Катрин.

Полная тишина. Почему даже птицы не поют.

Вдруг он услышал шепчущий голос. Он застыл на месте. Он, конечно же, узнал этот голос, доносившийся с другой стороны зеленой изгороди, с того места, которое должно было быть центром.

— Это здесь, — сказал голос. — Иди сюда.

Это был, вне всякого сомнения, голос Катрин.

Он попытался пробраться сквозь кусты, но это оказалось невозможным. Теперь наступила полная тишина, но никаких сомнений уже больше не оставалось, это был голос Катрин, и она находилась по другую сторону. Он сделал вдох, он должен быть совершенно спокоен, но ему необходимо пробраться сквозь изгородь. Он шагнул в кусты, стал отгибать ветки. Они были колючими, и он вдруг понял, что ему будет очень больно, но теперь он был спокоен, это должно произойти, он должен сделаться сильным и твердым. Он должен быть неуязвим. Другого выхода нет. Первые мгновения все шло легко, потом стена кустарника стала очень плотной, и он наклонился вперед, словно желая провалиться внутрь. Он действительно упал, но сопротивление было очень сильным. Колючки полосовали его по лицу, словно маленькие мечи, причиняя боль, он попытался поднять руку, чтобы высвободиться, но только провалился еще глубже. Теперь кустарник сделался сплошным, и он, должно быть, находился совсем рядом с центром лабиринта, но ему так ничего и не было видно. Он стал отчаянно бить ногами, его туловище продвинулось еще немного вперед, но внизу ветки были значительно толще, их невозможно было отодвинуть, это были уже не ветки, а стволы. Он попытался подняться, но сделать это ему удалось только наполовину. Руки у него горели, лицо горело. Он механически дергал за более тонкие ветки, но на них повсюду были колючки, в его кожу теперь непрерывно вонзались маленькие ножи, в какое-то мгновение он закричал, но потом взял себя в руки и снова попытался подняться. Но у него не получилось.

Он оказался в плену. По его лицу текла кровь. Он начал всхлипывать. Стояла полная тишина. Голоса Катрин больше было не слышно. Он находился очень близко к центру, он это знал, но был пленен.

Придворные, видевшие, как он заходил в лабиринт, заволновались, и через час его начали искать. Они нашли его, лежащим в кустарнике; наружу торчала только нога. Призвали помощь. Короля освободили, но он отказался подниматься.