Но такова природа отношений: похоже, в них всегда присутствует некий дисбаланс. Хорошо, если ты просто планируешь эмоциональную стратегию, но совсем другое дело – если перед тобой разверзается земная твердь и все твои защитные силы летят в пропасть, возникшую несколько секунд назад и еще не отмеченную на картах. Примерно так получилось у него с Марией, нежной и спокойной испанкой, которая вдруг начала угрожать самоубийством и требовать одного, другого, третьего. Но ведь он не вызывался стать отцом ее (или чьих бы то ни было) детей и не собирался принимать католичество, даже в угоду ее, как считалось, умирающей матери.

А после Марии – коль скоро недопонимание распределяется демократическим путем – возникла Кимберли из Нэшвилла, которая, как очень быстро выяснилось, отвечала всем его неписаным требованиям, начиная с того, что со смехом затащила его в постель уже на втором свидании, и заканчивая тем, что воплощала собой независимость и дух свободы, а потому он, даже забыв молча поздравить себя с такой удачей, втрескался, можно сказать, по уши. Поначалу она не хотела сближения и, по ее словам, оберегала свое личное пространство, не желая «осложнять отношения». От этого ему отчаянно захотелось, чтобы она переехала к нему прямо сейчас; он узнал, как заказывают и дарят цветы, о чем прежде не помышлял, и даже поймал себя на том, что заглядывается на витрины с бриллиантовыми кольцами и уже подумывает об идеальном гнездышке в духе старинного охотничьего домика (со всеми удобствами, естественно) на какой-нибудь тенистой аллее. Он сделал предложение, но она ответила: «Пол, так это не работает». Ему чуть не изменил рассудок, а она погладила его по руке и сказала ему те же слова, что он когда-то говорил Марии, и тогда он помимо своей воли обрушил на нее обвинения в эгоизме и корысти, заклеймил черствой и «типичной американкой», неизвестно что имея в виду, поскольку до нее никогда не встречался с американками. По факсу он получил от нее сообщение о разрыве отношений и напился до бесчувствия, да так, что начал мыслить рационально, до слез посмеялся над этой историей, осознал всю тщету мирских дел и почувствовал тягу к монашескому образу жизни, при этом лелея фантазии о Кимберли в монашеском платье и о богомерзком совокуплении с нею, после чего забронировал два билета на утренний рейс в Мексику, но, конечно же, проспал, а продрав глаза, обнаружил послание на автоответчике, но не от Кимберли, а от авиакомпании, сообщавшей, что он пропустил свой рейс. Каким-то чудом он добрался до работы, где рассказал коллегам юмористическую версию своих злоключений; сотрудники посмеялись, он посмеялся вместе с ними, и эта облегченная, искаженная версия событий вскоре заменила настоящую. Потом на протяжении многих лет он молча благодарил Кимберли, оказавшуюся умнее его – умнее эмоционально. Раньше ему казалось, что много уроков в плане эмоций он вынес из отношений со Сьюзен. Но, быть может, эти уроки относились только к его отношениям с ней одной.

* * *

Находясь дома между контрактами или приезжая в отпуск, он встречался со старыми приятелями, они вместе шли выпить или поужинать, и эти встречи напоминали кино в быстрой перемотке. Некоторые из его друзей оказались закоренелыми домоседами; именно они с большим теплом вспоминали былые времена. Кто-то вступил в брак уже вторично, взяв женщину с детьми. Один оказался геем: после стольких лет он вдруг стал заглядываться на затылки молодых парней. Но кое-кого время не изменило. Бернард, даром что краснолицый и седобородый, однажды ткнул его локтем, когда мимо их столика в ресторане прошла девушка, и сказал: «Гляди, вот это зад!» В двадцать пять лет он говорил то же самое, но с нарочитым американским акцентом. Во всяком случае, это свидетельствовало, что мужчины иногда путают хамство с честностью. А есть и такие, кто путает чопорность с целомудрием.

По длительности знакомства их компания была неоднородной; из числа «сладких мальчиков» в его жизни присутствовал только Эрик. С этими ребятами приятно было пообщаться часок-другой, тем более что алкоголь стирал разделявшую их дистанцию. Но так сложилось – по крайней мере, у него, – что от этих встреч запоминались в основном фразы.

– По-прежнему в основном составе, Пол?

– Свободен, как ветер?

– Не нашел еще свою единственную? Или хотя бы какую-нибудь сеньориту Риту?

– И когда только остепенишься?

– Жаль, детишек не настрогал. Из тебя вышел бы хороший отец.

– Это успеется. Не отчаивайся, старина.

– Но помни: качество спермы с возрастом ухудшается.

– Неужели тебя не тянет осесть где-нибудь за городом, в домике с камином, в окружении внуков?

– Чтобы появились внуки, хорошо бы сперва детей завести.

– Ты просто не в курсе, какие чудеса творит современная медицина.

Его редкие вторжения в круг друзей вызывали у одних гордость за собственную жизнь, а у других – если не зависть, то чувство неловкости. Потом, когда ему перевалило за пятьдесят, он вернулся в Англию, обосновался в Сомерсете и вложил свои сбережения в производство.

– Почему ты выбрал сыр?

– До конца жизни кошмары будут сниться, старина.

– Может, тут замешана какая-нибудь пастушка?

– Гляди, вот это зад!

– Теперь хотя бы чаще будем встречаться.

Но пастушка была ни при чем, и, как ни странно, дружеские встречи не стали чаще. При желании всегда можно сделать вид, что Сомерсет находится не ближе, чем Вальпараисо или Теннесси. Видимо, он потому предпочитал хранить в памяти их дурачества, что это помогало держать приятелей на расстоянии, точно так же как он держал на расстоянии своих подруг. Впрочем, многие из знакомых и сами предпочитали держаться на расстоянии, достигнув того возраста, когда подступают болезни. Ему на электронную почту приходили сообщения насчет рака простаты, операций на позвоночнике и шума в сердце, который, видимо, тоже не сулил ничего хорошего. В больших количествах поглощались витамины и статины, а бессонные ночные часы скрашивала Всемирная служба Би-би-си. Вне сомнения, вскоре следовало ожидать уведомлений о похоронах.

* * *

Ему вспомнился старый приятель по юридическому факультету. Алан… как его там… По какой-то причине связь между ними прервалась. Алан семь лет проучился на ветеринара, но после выпуска решил переключиться на юриспруденцию.

Однажды он спросил Алана, почему тот столь круто изменил специальность. Неужели ни с того ни с сего разлюбил животных? Или побоялся длинного рабочего дня? Алан ответил: нет, прежняя специальность всегда казалась ему стоящей, важной – лечить больной скот, обеспечивать безопасные роды или безболезненную смерть, работать на воздухе, знакомиться с разными людьми. К этому он себя и готовил. А перечеркнуть такую перспективу заставило его не что иное, как брезгливость. Он рассказал, что, раз за разом запуская руку по локоть в коровий зад, ты невольно вдыхаешь отвратительные газы, испускаемые животным. И газы эти, проникнув в твой организм, неизбежно будут стремиться наружу.

От Алана он ничего больше не добился. Но тут же вообразил, как тот ложится в постель с девушкой и все у них ладится, но в какой-то момент происходит катастрофа: из Алана вырывается залп коровьих газов, отчего девушка выскакивает из постели и подхватывает свои вещички, чтобы навсегда исчезнуть с горизонта. Возможно, ничего такого и не произошло, но Алан не смог вынести мыслей о том, что этакая оказия может случиться с ним в присутствии любимой.