Темный тоннель сузился, и я понял, что уже не надеюсь на пробуждение.

Когда я открыл глаза, солнце уже стояло высоко. Болело, причем сильно, там, где я уже не чаял почувствовать собственное тело. Голода я не чувствовал, но был так слаб, что не хотелось шевелиться. Есть было нечего, не считая последних жалких крошек. Кожа на лице сильно натянулась – обгорела. Губы облупились, двухнедельная щетина не могла защитить лицо от солнечных лучей.

Я приподнял голову, повозился в снегу, огляделся. Эшли смотрела на меня. Я прочел в ее взгляде две вещи: сострадание и решимость. Решимость принять нашу судьбу. Даже Наполеон выглядел сильно ослабевшим.

Рядом со мной лежала сырой горкой моя одежда.

Реальность последней ночи вернулась вместе с волной безнадежности. Эшли наклонилась ко мне с кусочком мяса в пальцах.

– Ешьте!

У нее на коленях лежал бюстгальтер, в чашках которого я разглядел мясо. У меня не получалось думать связно. Как это понять?

– Откуда у вас это?

– Ешьте! – повторила она, поднеся мясо к моим губам.

Я открыл рот, она положила кусочек мне на язык, я стал жевать. Мясо было холодное, жесткое, жилистое; никогда в жизни я не пробовал ничего вкуснее! Я кое-как проглотил угощение и получил добавку. Еще вчера у нас не было столько еды.

– Где вы…

Тут меня осенило, и я покачал головой.

– Лучше не спорьте, а ешьте!

– Сначала вы.

Она смахнула слезу.

– Вам это нужнее. У вас еще есть шанс.

– Мы это уже обсуждали.

– Но…

Я приподнялся на локте и схватил ее за руку.

– Хотите умереть здесь одна? Хотите замерзнуть? Смерть в одиночестве никуда не годится.

Ее рука задрожала.

– Но…

– Никаких «но».

– Ну вас! – Она кинула в меня шматком мяса, который отскочил от моего лица и упал на снег. Наполеон был тут как тут: мгновение – и он оглянулся, клянча еще.

– Зачем вы упрямитесь? – Ее крик отразился эхом от обступивших нас гор. – Все равно нам не выжить!

– Пока что это никому не известно, – возразил я. – Либо мы выживем, либо нет. Вот и все варианты.

– Если бы вы продолжили путь сами, то могли бы что-то увидеть, что-то найти. Вдруг вы в одном шаге от спасения?

– Эшли, я не хочу прожить остаток жизни, видя каждую секунду перед глазами ваше лицо.

Она сжалась в комок и зарыдала. Я сидел и смотрел на свою смерзшуюся одежду. Сухой и теплой осталась только моя куртка. Мне нужно было оглядеться, сообразить, где мы находимся. Я натянул кальсоны, штаны, ботинки. Ноги я сбил в кровь. Обуваться было больно, еще больнее дались первые шаги. Я надел куртку на голое тело. Спасение было в том, чтобы согреться, но не вспотеть.

Мы ночевали под открытым небом. Нам повезло, что не пошел снег.

Я повернулся вокруг своей оси, глядя на верхнюю кромку чашеобразной долины. Гораздо полезнее было бы оглядеть местность с высоты птичьего полета. Над громоздившимися на севере горами темнели тяжелые тучи. В любую минуту мог повалить снег.

Я опустился на колени рядом с Эшли и тронул ее за плечо. Она зарылась лицом в спальный мешок.

– Я схожу на разведку, – сообщил я ей.

Ветви всех деревьев вокруг нас были как на подбор прямые, прочные, начинались почти от земли и вообще смахивали на ступеньки. Ярдов через сто я набрел на самую пригодную «лестницу», разулся, подтянулся и начал карабкаться. Я умирал от усталости, болели все мышцы, руки утверждали, что я вешу тысячу фунтов.

На высоте тридцати футов я огляделся. За предыдущий день мы преодолели удивительно большое расстояние. Тот уступ, с которого мы осматривали долину и принимали решение, остался далеко позади. Оказалось, что мы прошли почти через всю долину, миль восемь-десять. Получалось, что мы уже в одном шаге от цели. Я сложил ладони биноклем. Нам нужна была удача. Мы ее заслужили.

«Пожалуйста!..» – взмолился я.

Здесь, на дне долины, перспектива выглядела совершенно иначе, поэтому мне потребовалось несколько минут, чтобы нашарить взглядом искомое. Обнаружив его, я не удержался от смеха. Я достал компас, проверил показание, повернул ободок, фиксируя результат – от усталости я мог что-то напутать, – и полез вниз.

От изнеможения Эшли едва взглянула на меня. Ее отчаяние переросло в безразличие. Я запихнул свой спальный мешок в рюкзак, привязал весь скарб к саням, надел на себя упряжь. Сборы исчерпали все мои силы. От первого же шага меня скрутила судорога. Второй шаг дался еще труднее. К третьему я весь онемел, но это было к лучшему.

Я не мочился со вчерашнего дня, а это, учитывая, как обильно я потел последние сутки, указывало на обезвоживание. Я набил снегом бутыль и отдал Эшли.

– Растопите это для меня своим теплом. Мне нужна жидкость.

Снег был сырой, тяжелый, я чувствовал себя не идущим человеком, а плугом. Деревья заслоняли обзор, поэтому приходилось полагаться на компас. Через каждые несколько шагов я останавливался, проверял показания, выбирал дерево неподалеку как ориентир, шел к нему, выбирал новое дерево и так далее. Раз в десять минут я оборачивался, брал у Эшли бутыль и делал два-три глотка. И так пару часов.

Когда мы наконец покинули чащу, снег повалил вовсю хлопьями небывалой величины, некоторые размером с монету в полдоллара. Перед нами раскинулось замерзшее овальное озеро, протянувшееся на милю в сторону грозных гор. Снег не позволял что-либо разглядеть толком, но то, что я все же видел на другом берегу, было чудеснейшим зрелищем в моей жизни. Я рухнул на колени, пытаясь отдышаться. Это был надсадный хрип, а не дыхание, ребра болели так, словно выламывались наружу.

Эшли, лежавшая на санях, смотрела не туда. Ее взгляд вообще все время был обращен назад – так всегда бывает с пациентами на носилках. Но ей нужно было это увидеть. Я обогнул сани, увязая в глубоком снегу, и развернул их. Она осталась лежать с закрытыми глазами. Я легонько постучал ее по плечу.

– Вы не спите?

Она с трудом разжала веки.

– Простите меня, Бен…

Я приложил палец к ее губам и указал на другой берег озера.

Она напрягла зрение, стараясь что-то разглядеть сквозь усиливающийся снегопад. Потом наклонила голову и наконец поняла. Поняла – и разрыдалась.

Дело было днем, в 4.17, если точнее. Я как раз завершил операцию и вернулся к себе в кабинет, и тут моя медсестра говорит: «Вас ждет жена».

Такого еще не бывало. Ты еще никогда не приходила ко мне на работу.

«Вот как?»