Мы сидели завороженные и чувствовали себя, как в бане.

Я совершенно взмок. Вся моя одежда была мокрой. Руки потрескались и шелушились, клочья джинсовой ткани, которыми я их обматывал, пришли в окончательную негодность.

Я опустился на колени и, вытянув руки, избавился от этого тряпья. Мы оба молчали. Свободными руками я стащил с себя верхнюю одежду, сел рядом с Эшли, обнял ее за плечи и прижал к себе.

Наконец-то безнадежность отступила.

Когда помещение согрелось, я отправился наверх и обшарил койки. Все они оказались пустыми, кроме одной: на ней лежал, свернутый в рулон, двойной губчатый матрас толщиной в шесть дюймов, с оборванными углами. Я выбил его об ограждение галереи, подняв тучу пыли, отнес вниз и расстелил перед огнем. Наполеон тут же улегся на матрасе поближе к огню и спрятал нос себе под хвост.

За три минуты моего отсутствия камин согрел все пространство вокруг.

Я достал свой спальный мешок, расстелил его на матрасе, потом расстегнул мешок Эшли и помог ей переместиться из своего мешка в мой. Она была слаба и даже в этом не обошлась бы без помощи. Я подложил ей под голову свой рюкзак, снял с ее ноги шину, стянул с нее и развесил на ближайшей скамье одежду.

Когда она высохла и согрелась, я стал раздеваться сам, развешивая одежду на скамье. Потом достал из рюкзака единственные оставшиеся у меня сухие вещи – спортивные трусы и майку, шуточный подарок Рейчел многолетней давности. Сейчас этот подарок был спасением.

Только после этого я направился на кухню.

Там царили две чугунные дровяные печи. От каждой тянулась и уходила в стену черная труба. Напротив печей стояли длинные рабочие столы. У другой стены находилась большая раковина из нержавейки, упиравшаяся в белую газовую колонку. Все вместе определенно использовалось для того, чтобы готовить большое количество пищи для целой оравы людей.

Я покрутил кран, но вода была перекрыта. Заглянул внутрь колонки и не обнаружил там синего огонька. Колонка оказалась наполнена водой. Я принес спички, включил газ, почувствовал запах пропана и зажег колонку. Набив одну печь дровами, я разжег их и приоткрыл заслонку, чтобы огню хватало воздуха. Потом наполнил снегом большой котел, примял снег, добавил еще и водрузил его на печь.

В стене слева была прорублена грозного вида дверь с широкими петлями, засовом и тяжелым внушительным замком. Подергав ее для порядка, я вооружился длиннющей толстенной кочергой, засунул ее под дужку замка и подналег. Ничего. Пришлось вставить кочергу под другим углом. Замок уцелел, но отлетело ушко.

Я распахнул дверь.

Слева я увидел бумажные скатерти, сотни бумажных тарелок и тысячи бумажных стаканчиков. Справа обнаружилась еще не вскрытая коробка с пакетиками кофе без кофеина и двухгаллоновая банка овощного супа.

Вот оно!

Я повязал старый фартук, которым некогда, похоже, чистили печи, и поискал на банке срок годности. Не то, чтобы это было так важно, но я приободрился, убедившись, что срок еще не истек. Эшли лежала перед камином, подперев локтем голову. Вытерпев полчаса, она щелкнула пальцами, свистнула, поманила меня рукой. Я шагнул на ее зов.

– Что случилось?

Она еще помахала, я подошел поближе. Эшли покачала головой.

– Ближе.

– Вот так?

– Никогда не видела ничего сексуальнее!

– Вы про меня?

Она выпятила губу, жестом потребовала, чтобы я посторонился, и указала на плиту.

– Что за глупости? Про это!

Я оглянулся на кухню.

– Про что?

– Про пар, валящий из кастрюли с супом!

– Вам нужна помощь.

– Я целых шестнадцать дней твержу вам об этом!

Через час, медленно пережевывая куски картошки и смакуя каждую ложку, она посмотрела на меня, не обращая внимания на капающий с подбородка суп.

– Что это за место?

Я налил Наполеону миску супа, которую он тут же успел слопать. Теперь он лежал у моих ног с довольной мордочкой.

– Похоже на высокогорный лагерь. Бойскаутский, что ли.

Она отхлебнула чаю.

– У них тут не только кофе, но и чай без кофеина! – Она покачала головой. – Как они сюда попали?

– Понятия не имею. Все это надо было сюда затащить. Уверен, что они не поднимали эти чугунные плиты на собственном горбу. Когда просохнет моя одежда, я попробую проникнуть в другие постройки. Вдруг что-нибудь найду?

– Не помешало бы разнообразить рацион, – согласилась она.

Наевшись супу до отвала, мы разлеглись перед камином. Впервые за несколько дней мы не чувствовали голода. Я поднял стаканчик.

– За что пьем?

Она тоже подняла стаканчик. Она так объелась, что с трудом могла пошевелиться.

– За вас.

Она по-прежнему была очень слаба. Наш ужин удался, но требовалось несколько дней, чтобы мы хоть как-то восстановили силы. Я посмотрел в окно. Снаружи валил густой снег. В белой пелене ничего нельзя было разглядеть. Я поставил стаканчик, скатал свою куртку и подложил ей под голову как подушку. Она поймала мою руку.

– Бен?

– Что?

– Как насчет танца?

– Если я сейчас пошевелюсь, меня может вырвать. Прямо на вас.

Она засмеялась.

– Обопретесь на меня.

Я подхватил ее под мышки и аккуратно приподнял. Она неуверенно выпрямилась, потом повисла на мне, положив голову мне на грудь.

– Мне нехорошо.

Я хотел опустить ее на матрас, но она покачала головой и вытянула правую руку.

– Один танец.

Я так исхудал, что боялся потерять трусы. На Эшли была бесформенная футболка, которую пора было сжечь, белье свисало, от ягодиц осталось одно воспоминание. Я держал ее руку, и мы стояли, не шевелясь, соприкасаясь лбами и пальцами ног.

– Какой же вы худой! – усмехнулась она.

Я поднял ее руку и описал вокруг нее круг. В свете огня в камине я разглядел свои выпирающие ребра, ее опухшую левую ногу, снова ставшую вдвое толще правой. Кожа на ноге натянулась как на барабане.

Она покачивалась, зажмурив глаза. Было видно, как трудно ей держаться на ногах. Я обхватил ее за талию, чтобы она не упала. Она обвила руками мою шею, повисла на мне всей тяжестью, оттягивая мои плечи вниз. Она напевала мелодию, которую я не мог разобрать. Можно было подумать, что она пьяна.

– Чтобы я больше не слышал от вас никакой дурацкой болтовни, – прошептал я. – Я вас не оставлю. Договорились?

Она перестала раскачиваться, повернула голову, приложила ухо к моей груди. Отпустив мою руку, она зажала ее между мной и собой. Несколько минут она стояла молча, потом сказала: