– Хорошо.

Ее затылок доставал мне как раз до подбородка. Я опустил голову и зарылся носом в ее волосы.

Еще через несколько минут она сказала, уставившись на меня и пряча улыбку:

– Между прочим, что это на вас надето?

Нижнее белье, которое мне подарила Рейчел, было жгуче-зеленым. В принципе ему полагалось быть обтягивающим, в таких трусах не зазорно было бы сесть на велосипед, но на моих отощавших чреслах они висели совершенно неподобающим образом.

– Я всегда смеялся над бельем, которое выбирала Рейчел. Мне хотелось «Викториа’з Сикрет», что-то с воображением, а она предпочитала «Джоки» – функциональность в ущерб форме. Однажды я в шутку преподнес ей на день рождения ужасные трусы в бабушкином стиле: на пару размеров больше, едва ли не до подмышек, совершенно вопиющий предмет. А она в отместку стала их носить, да еще купила мне вот это.

Эшли приподняла брови.

– К этому прилагаются батарейки?

До чего здорово было смеяться!

– К этому подарку Рейчел приложила открытку, адресованную лягушонку Кермиту.

– Вот кому это бельишко точно не подошло бы!

– Ну а я его иногда надеваю…

– Зачем?

– Чтобы вспомнить…

– Что вспомнить? – спросила она, все еще смеясь.

– В частности, свою склонность воспринимать самого себя излишне серьезно. А еще про то, что смех – лучший лекарь.

– В таком случае мне тоже было бы полезно носить такое. – Она прикусила верхнюю губу. – А вам бы неплохо обзавестись футболкой с надписью «Скажи нет крэку».

Когда она устала стоять, я уложил ее на спальный мешок, налил чаю.

– Пейте!

Она сделала несколько глотков. Я приподнял ее сломанную ногу в надежде уменьшить опухоль. Нам был необходим лед.

Еще нужно было зайти в другие постройки, отыскать съестное, карту, все, что угодно. Но я еле держался на ногах от усталости, снаружи уже стемнело, в окно стучал снег. От тепла меня разморило. Я натянул высохшую одежду. Наконец-то согрелся, обсох, наелся.

Я расстелил свой спальный мешок на бетонном полу, погладил храпящего Наполеона и растянулся.

Я уже засыпал, когда вдруг вспомнил, что во время танца, при прикосновении тела Эшли, согретый ощущением близости женщины, я ни разу не вспомнил жену.

Я встал и вышел босиком за дверь, на снег. Там меня вырвало. После этого я еще долго не мог прийти в себя.

Лягушонок Кермит отдыхает… Эшли говорит, что к моим трусам должны прилагаться батарейки. Я здорово похудел, теперь они мне великоваты и болтаются как-то непристойно. Они и раньше мне льстили, а теперь и подавно.

Через три месяца тебя стал тревожить твой животик. Я замечал, как ты изучаешь себя в зеркале, как косишься на себя, будто бы не уверена, как тебе следует относиться к происходящему. Носить мешковатую одежду тебе еще не хотелось, а обтягивающую уже не годилось. Ты застряла на полпути. Еще не по-настоящему беременная, но уже не сказать, что не беременная. У тебя под пупком как будто помещался мячик. Как раз вышел фильм «Изгой»[21]с Томом Хэнксом, и мы прозвали нашего ребенка Уилсоном[22].

Потом он стал проявлять активность, поворачиваться у тебя внутри. Ты стала теребить меня. Я перезванивал тебе из операционной, с висящей на одном ухе синей маской.

«Я вас слушаю…»

«Уилсону хочется с тобой поговорить».

«Соедини нас».

Ты прижимала трубку к животу, и я беседовал с нашим сыном – или дочерью – о том, кем он/она станет. Потом ты говорила: «Опять брыкается! Кажется, у нас будет футболист. Или: «Все тихо, уснул, наверное».

Однажды в пятницу – ты была на четвертом месяце – я вернулся домой позже обычного. Тебе ужас как захотелось жареного окуня-люциана, и я заказал столик в «Ферст Стрит Гриль». Я нашел тебя в душе, ты смывала с волос шампунь и не увидела меня. Я привалился к дверному косяку и стал развязывать галстук, любуясь тобой – мокрой, беременной, ослепительной… моей.

Ничего красивее и сексуальнее я в жизни не видывал.

Ты наконец заметила меня.

«Лучше тебе не позволять моему мужу ловить тебя за таким разглядыванием».

«Он поймет», – ответил я с улыбкой.

«Неужели? Кто ты вообще такой?»

«Твой доктор».

«Вот как?»

«Ага».

«Ты пришел меня полечить?»

Я широко улыбнулся.

«Как я погляжу, ты уже не нуждаешься в лечении».

Ты со смехом потянула меня за галстук.

Рейчел… Когда я оглядываюсь на свою жизнь и ищу в ней мгновение, которое вобрало бы в себя все остальные счастливые моменты, то останавливаюсь на этом.

Хотя и следующее было не хуже.

За окном светало. Наступил семнадцатый день. Намело много свежего снега. Я ценил теплую сухую одежду на вес золота. Эшли спала. Ее лицо пылало, она что-то лепетала во сне, но ей было тепло и впервые за столько дней удобно. Я нашел на стене рычаг, позволявший закачать в бойлер воды, и дернул его. В раковину полилась ржавая вода. Я дождался, пока она посветлеет, выключил и снова включил бойлер.

Само слово «ванна» звучало сладкой музыкой.

Я засунул за ремень топорик, взял лук и пошел искать другие постройки. Отдохнувший Наполеон проводил меня до двери, потом выскочил следом за мной на свежий снег, в который сразу провалился по брюшко и застрял, как машина, севшая на ось. Я взял его на руки и приласкал. Он зарычал, как будто хотел напугать снег своим рыком, и мы двинулись. Снежинки, которые падали ему на морду, он пытался поймать и съесть. Я почесал ему живот и сказал: «Мне нравится твое настроение».

Утро было ясное, морозное, кое-где установился наст, но нетвердый: при каждом шаге я проваливался по колено. Я решил, что надо подумать о новых снегоступах.

Всего я насчитал семь построек. Одна представляла собой душевую, разделенную на мужскую и женскую секции. Там я нашел несколько кусков мыла и рулоны туалетной бумаги. Унитазы и краны не работали; может, и можно было как-то подать воду, но я не нашел переключателя.