Они не вылезали из кровати весь день. Лишь с кровати соседки по комнате по настоянию Инны переместились во время короткой паузы между изнурительными, но столь восхитительными сексуальными марафонами. И отвлеклись друг от друга только для того, чтобы на скорую руку перекусить.

Под рукой была банка соленых огурцов, банка кабачковой икры, полкило ржаных сухарей и немного черного чая.

Это показалось им лукулловым пиром.

Затем, приняв совместно душ (шла горячая вода — ура, значит, в общежитии после двух месяцев купания в ледяных струях наконец-то починили этажный бойлер!), вернулись на кровать и снова погрузились в неги страсти. Дабы заглушить стоны любви, включили видеомагнитофон, подключенный к старенькому телевизору, стоявшему на полу. Кассета была всего одна, остальные соседка забрала к своему жениху, — фильм, дублированный на редкость гнусавыми голосами, назывался «Война роз», был о любви, а потом о беспощадной борьбе супругов Роузов в исполнении Майкла Дугласа и Кэтлин Тернер.

Но им было не до роковых страстей в семействе Роузов — Инна и Геннадий любили друг друга.

Или, как сказала бы сокурсница Инны: трахались напропалую, как кролики.

Но если даже и так, то они были самыми счастливыми кроликами в мире. И во всей Вселенной, если на ее бескрайних просторах где-то, помимо планеты Земля, обитали кролики…

Впрочем, это было последнее, о чем в тот момент могла задуматься Инна — как и Геныч тоже.

А потом снова была пауза, когда-то они даже сходили в магазин, чтобы купить два кило пряников, подозрительно-розовой колбасы и слипшихся в гигантский куб развесных пельменей.

Пища богов. И этими богами были они.

Инна потеряла счет времени, она не знала, какое количество раз они любили друг друга, не в состоянии оторваться от терпких губ, жарких щек, пылающего тела…

Быть может, два дня. Быть может, две недели, Быть может, две вечности.

Ну, или точно полторы…

Стук, вырвавший Инну из водоворота черного сна, был осторожный — и какой-то подозрительный. Прижавшись к Генке, она прошептала:

— Открывать не будем — у кого надо, ключи есть, и сам войдет, а у кого нет, мы не ждем.

Стук повторился, и из общего коридора донесся приглушенный голос комендантши:

— Открывайте! Тут бойлер снова навернулся, а труба через вашу комнату идет! Ну, живее, а то все общежитие без горячей воды опять сидеть будет!

Угроза была реальная, и Геннадий, потянувшись, пошлепал к входной двери. Инна, любуясь на него со спины, произнесла:

— Ты хоть трусы натяни или в одеяло завернись. А то бедную женщину шокируешь…

— Ну пусть хоть раз в жизни голого мужика увидит! — заметил беззлобно Геннадий.

Инна, кутаясь в одеяло, повернулась к стене, дожидаясь, когда все уладится и Геныч вернется к ней, чтобы обнять ее, поцеловать и…

Из коридора послышались какие-то странные звуки. Ну, они там что, решили прямо сейчас у них в блоке трубы менять?

— Геныч! — позвала она любовника, однако он не отозвался. Инна обернулась и увидела за прозрачной дверью, которая отделяла комнату от крошечного коридорчика, странные тревожные тени. — Геныч!

Ничего на себя не надевая, Инна, как и была, нагой, подскочила с кровати, когда услышала приглушенный возглас, полный боли — это был голос Генки. Рванув дверь, она шагнула в коридор.

Двое типов мрачного вида, нагнувшись, держали за вывернутые руки Генку, лежавшего лицом вниз на полу и издававшего жуткие звуки. Еще двое стояли в двери, выводившей в общий коридор, а за их спинами маячила любопытная и злорадно ухмылявшаяся комендантша.

— Уходи! — выдавил из себя Геныч, обращаясь к Инне, и все четыре мрачных типа подняли взгляды. А Инна только в этот момент поняла, что на ней ничего нет.

Не требовалось ничего объяснять: значит, те, кому задолжал Геннадий, все-таки нашли его (то ли выдал знакомый, то ли еще кто-то, кому Геныч наболтал лишнего под пьяную лавочку), а комендантша, эта змея подколодная с золотыми зубами, с большим удовольствием лично привела бандитов к нужной двери и под надуманным предлогом заставила Геныча открыть дверь.

Значит, все кончено.

Но тут произошло неожиданное — оба типа, только что с остервенением выкручивавшие Генке руки, словно по команде отпустили его, а один из тех, что стоял в дверях, почтительно произнес:

— Нина Григорьевна, вот так сюрприз! Извините великодушно, мы не знали, что вы тут тоже…

Инна, не понимая, что они имеют в виду, кинулась к Генке и, помогая ему подняться, взволнованно спрашивала:

— Как ты? С тобой все в порядке? Милый мой, хороший, любимый…

И поцеловала его при всех в губы.

Один из типов, отводя глаза и подавая ей простыню, по-прежнему почтительно сказал:

— Если бы мы знали, что вы здесь, Нина Григорьевна, то ни за что бы не заявились. Но мы не знали. Вы только папе своему не говорите о нашем проколе, если можно…

— А то он серчать будет, — добавил другой тип уж слишком испуганным тоном.

Инна вдруг поняла: ну конечно, понятно теперь, отчего они величают ее Ниной. Потому как эти амбалы приняли ее, по причине сильного сходства, за ту самую Нину, роль которой она играла при заключении вышедших им боком «сделок».

Вот у кого, выходит, Геныч занял денег.

Решение требовалось принять в считаные мгновения. И Инна приняла. Раз нужна Нина, значит, она станет Ниной.

— Уберите ее, позаботьтесь, чтобы она не болтала, и ждите в коридоре! — приказала она мрачным типам, кивнув на комендантшу. А тому, который, видимо, был их командиром, заявила: — А вас я попрошу остаться…

Ее приказания были исполнены в течение считаных мгновений, никто не переспрашивал, сомнений не выражал и вопросов не задавал.

Да, для них она была этой самой Ниной.

Инна проводила Геннадия в комнату, усадила на кровать и, заботливо массажируя его плечи, спросила:

— Болит, сильно?

Тот зашептал:

— Уходи, немедленно уходи! Они за мной пришли, ты им без интереса. Вон, через окно давай…

Инна поцеловала его в лоб.

— Мы на девятом этаже, не забывай, а крылья у меня еще не выросли, хотя я, как ты и считаешь, ангел. Да и незачем уходить — я с ними разберусь.

— Ты с ума сошла, Нинка! — выдал Геннадий, а Инна, уже не сердясь за то, что он называет ее чужим именем, которое в данной ситуации было очень даже к месту, произнесла, быстро нашаривая в ворохе вещей халат и запахивая его на груди поглубже:

— Вот именно — Нинка! Ты, главное, молчи и не встревай. Я во всем сама разберусь!