Солин изогнула бровь дугой:

– Ты постучалась ко мне в дверь, потому что ничего не случилось? Как это понимать?

Рори положила себе в тарелку кусок баклажана, равнодушно потыкала его вилкой.

– Простите. У меня сегодня не самый лучший день, и мне необходимо было с кем-то поговорить.

Лицо Солин потеплело.

– Так давай поговорим.

Рори пожала плечами:

– Сегодня пятница. В этот день я обычно звоню узнать, есть ли какие-то новости о Хаксе. Новостей никаких. На самом деле, я и не ожидала, что мне что-то новое скажут, но…

– Но?..

– Я не представляю, чем все это закончится, и меня это пугает. Я боюсь, что он никогда уже не вернется, и моя галерея окажется единственным, что у меня останется. А вдруг…

– Ты превратишься в такую же, как я? – тихонько подсказала Солин. – Говори, не бойся.

– Нет. Дело не в этом… – «Во всяком случае, не только в этом», – про себя добавила Рори. – Дело в том, что сказала однажды моя мать. Она считает, что в затее с галереей мною движет не то, что нужно.

– И почему же она так говорит?

– Потому что именно Хакс вложил в меня эту идею. У меня крутились подобные соображения, когда наскучивала учеба в колледже. На уровне: «А что, если…» Но именно благодаря Хаксу эти идеи стали казаться реально воплотимыми. Он сказал, что это та великая мечта, к которой следует стремиться. И я стала стремиться к этому.

– И ты полагаешь, что это неправильно? Потому что тебя к этому вдохновил Хакс?

– Мать предполагала, что я закончу колледж, а потом отправлюсь на стажировку в музей Орсе. Когда я сообщила ей, что бросаю учебу, чтобы открыть свою галерею, она заявила, что этим я пытаюсь доказать что-то тому, кого уже здесь даже нет. Потому что мною движет страх.

– Но ведь это не так, верно?

– Не знаю. Прежде я так не считала, но теперь… Я просто задним числом стала во всем вдруг сомневаться. Мне уже начинает казаться, что Хакс никогда больше не вернется и что, может быть, я уже какое-то время это подспудно понимаю. Иначе почему я решила открыть свою галерею именно сейчас – если не потому, что отчасти я сознаю, что действительно пришла пора двигаться дальше без него.

– И твоя мать все это тебе высказала?

– Нет. Она не говорила все это так многословно, но она умеет, что называется, засесть в печенках. Ей не нравится, когда я самостоятельно строю свои планы, и всякий раз, как это происходит, она начинает под них подкапываться. За двадцать три года до нее так и не дошло, что я действительно способна знать, чего хочу от жизни.

– И чего же ты на самом деле хочешь?

Рори на мгновение закрыла глаза, борясь с перекрывшим горло комком.

– Хочу, чтобы Хакс вернулся домой. Здоровым и невредимым. Хочу знать, что ждет нас дальше. И меня, и нас обоих.

В улыбке Солин проступила печаль.

– Это понятное желание. Но тебе это не дано знать, chérie. И никому из нас не дано. Мы можем жить лишь тем, что дано нам сейчас, сегодня.

– В том-то и проблема. Что у меня нет этой жизни. По большому счету нет. И отчасти я опасаюсь, что совершаю сейчас огромную ошибку. А мать постоянно мне напоминает, что у меня совсем нет опыта, что восемьдесят процентов новых галерей не доживают до второго года. Если я пролечу с этим – что тогда? А если еще и Хакс… – Рори осеклась, чувствуя, как срывается голос, и тяжело сглотнула. – Мне кажется, я не смогу перенести еще одну потерю.

Солин положила вилку и прямо, открыто посмотрела Рори в глаза.

– Рори, ты должна научиться разделять галерею и Хакса. Сейчас они слиты у тебя в сознании воедино, как будто бы не могут существовать один без другого. Но это неправильно. Мне пришлось этому научиться… после смерти Энсона.

Рори шумно выдохнула:

– Только прошу вас: не говорите, что мне следует жить своею жизнью, не оглядываясь назад. Когда мать излагает что-то подобное, это доводит меня до бешенства.

– Хорошо, не буду. Но твоя мать вовсе не ошибается. Ты была полноценной личностью и до того, как в твоей жизни появился Хакс. И ты останешься этой личностью, даже если он уйдет из твоей жизни. И это никакой не выбор. Так устроен мир. Вопрос в том, что за личность ты будешь собою представлять? И как ты распорядишься своею жизнью, своими мечтами, своим творчеством, наконец?

Рори недоуменно уставилась на нее через стол:

– Моим творчеством?

– Да, глупышка. Конечно же, твоим творчеством! У тебя несомненный дар. Думаешь, он дан тебе просто так?

– Но я как-то не…

– Если ты передумала, то мы можем просто взять и разорвать договор аренды. Ты вовсе не обязана всем этим заниматься.

Рори пристально посмотрела на Солин. Неизвестно, что она ожидала услышать в ответ, но уж точно не предложение расторгнуть договор аренды. От одной этой мысли внутри у нее все будто сжалось.

– Нет, этого я не хочу.

Солин понимающе улыбнулась:

– Я так и думала. У тебя сейчас то, что называется желанием спасовать в последний момент. Но если тебе действительно очень нужна эта галерея – у тебя все получится.

– Как с вашим свадебным салоном?

– Когда я сюда приехала, у меня не было абсолютно ничего. Я была одинокой иностранкой с разбитой жизнью. Для меня это было очень тяжелое время – тяжелее даже, чем во время войны, – из-за того, чего я лишилась. Но я не могла просто лечь и умереть – даже когда мне самой этого хотелось.

Солин задумчиво откусила кусочек чесночной булочки и медленно прожевала. Было очевидно, что даже спустя столько лет боль ее потери по-прежнему остра. Рассказывала она свою историю достаточно легко, и все же Рори чувствовала, что там кроется что-то еще – глубокие душевные страдания, которые ее по-прежнему не отпускают.

– Вы сказали мне, что вас с Энсоном разлучила война и до вас дошла весть, что он пропал без вести. Когда это случилось, вы были еще в Париже?

– Нет. Я вынуждена была уехать. Мне очень этого не хотелось, но Энсон заставил меня бежать. Он участвовал в движении Сопротивления, помогая тайно эвакуировать людей – тех, кого разыскивали нацисты. Я тоже начала ему помогать, пока это не стало… проблематично.

Рори изумленно уставилась на нее через стол:

– Вы были в рядах Сопротивления?

– В ту пору, если ты жил в Париже, то либо сотрудничал с нацистами, либо работал на Сопротивление. Были отдельные люди, которые пытались придерживаться некой середины, но рано или поздно любому приходилось сделать выбор. Мы делали то, что могли. Я, к примеру, была курьером и связной. Женщинам больше сходило с рук. Особенно хорошеньким. – Солин помолчала, с горечью улыбаясь. – Немцам нравились молоденькие француженки. Они так отвлекались на то, чтобы с нами пофлиртовать, что забывали о бдительности. Однако им удалось узнать о наших отношениях с Энсоном – и тогда они использовали меня как рычаг против него.

Опустив на стол стакан, Рори затаила дыхание в ожидании продолжения.

– Однажды ночью, когда он возвращался с задания, его санитарный фургон сломался, и Энсона забрали в гестапо. Они несколько часов допрашивали его. А когда он отказался сотрудничать, они сообщили, что знают, кто я такая. И сказали, что если он не выдаст все нужные им имена, то они заберут меня. Фашисты нередко такое практиковали, арестовывая жен или возлюбленных и отсылая их в разные ужасные места. В концлагеря или в солдатские бордели. Энсон отказался им что-либо говорить. Но они его все же отпустили, и на следующее утро он заставил меня уехать.

– Одну?

Солин потянулась за стаканом с водой, но он оказался уже пустым. Дрожащими руками она вновь его наполнила и сделала несколько глотков.

– Работа, которой он занимался, была крайне необходимой. Если у людей не получилось бы выбраться из оккупации, то все остальное пошло бы насмарку. Так что он не мог позволить себе на что-то отвлекаться. Поэтому он договорился, чтобы меня вывезли из Франции. Мне это было не по душе, но я это поняла его решение.

– И куда он вас отправил?

– Меня переправили через границу в Испанию. Спустя какое-то время я оказалась в Англии, а потом уже и здесь, в Америке. Это был уже отработанный маршрут, так что я знала, чего ожидать. Не знала только, каким долгим окажется мой путь и каким тяжелым он будет. Вплоть до этого я могла лишь представлять, что происходит с людьми, которых мы передаем с рук на руки. А тут вдруг я сама оказалась на их месте, и это меня теперь переправляли.

Рори с трудом подавила дрожь, представив себя на месте