Солин, покидающей свой родной дом и человека, которого она любила, и отдающейся в руки незнакомых сочувствующих людей.

– А это разве было не опасно? Проделывать такой путь в то время, когда еще не кончилась война?

– Разумеется, опасно. Однако для многих людей оставаться в Париже было равносильно смертному приговору. Кое-кого мы потеряли, и все же успехов у нас было гораздо больше, чем поражений, и поэтому стоило пойти на риск.

– Даже представить не могу! Уехать из Парижа и очутиться здесь, в Бостоне. Это ж все равно что приземлиться в совершенно другом мире!

Солин на несколько мгновений умолкла, замершими и побелевшими пальцами взявшись за тарелку с обеих сторон.

– Я не сразу попала в Бостон, – наконец произнесла она. – Сначала я отправилась в Ньюпорт – к отцу Энсона. Энсон предупредил его в письме, что я приеду.

Рори это немало удивило. Солин еще ни разу не упоминала отца Энсона.

– С его семьей вам, должно быть, было намного комфортнее, чем оказаться одной в незнакомом месте.

Солин медленно покачала головой, и глаза ее омрачились воспоминаниями.

– Нет. Для меня это было ничуть… не комфортно.

Глава 25

Солин

Если же кто использует la magie для собственных, эгоистичных интересов, тот навлечет несчастье на весь наш род. Так что позаботься о том, чтобы твоя игла творила дело истины, и никогда не используй свои заклинания для достижения того, что тебе не предназначено.

Эсме Руссель. Колдунья над платьями

22 сентября 1943 года.

Ньюпорт

На вокзал Ньюпорта я приезжаю зябким, неприветливым утром среды. После долгих часов в поезде я выгляжу помятой и растрепанной. Изможденная после нескольких недель морской болезни и уставшая от неопределенности, я тонкая, как щепка, в одежде с чужого плеча. В последние дни я ни о чем другом не способна была мечтать, кроме как о горячей ванне и нормальной постели с чистым бельем, однако теперь, когда я стою на многолюдном перроне, ища в толпе лицо, похожее на Энсона, мои мысли принимают несколько иное направление.

Я сделала все, что было в моих силах, прибирая волосы, но у меня не нашлось достаточно шпилек, чтобы заколоть их как надо. Шпильки в наши дни вообще добыть затруднительно – но куда труднее их найти на корабле, в поезде или в автоколонне, где почти сплошь одни мужчины. Мне страшно представить, как я выгляжу. Без шляпки, без перчаток, без нормальных туфель. То есть совсем не так, как хотелось бы выглядеть девушке, которая впервые встречается со своим будущим свекром.

Толпа на платформе понемногу рассеивается. Я стою на месте, то и дело поднимаясь на цыпочки и внимательно разглядывая лица оставшихся людей, но ни одно из них мне не напоминает Энсона. Молодой человек с высоко засученными рукавами. Старичок, сжимающий в руках помятый бумажный пакет. Двое солдат в зеленой армейской форме, на пару несущие большой чемодан. Но никого, хоть отдаленно похожего на Оуэна Перселла.

Внутри у меня от страха все словно переворачивается, я начинаю гадать: то ли случилось какое-то недопонимание, то ли просто не дошло письмо. И тут я вижу, как по платформе прямиком ко мне направляется мужчина. На нем черный однотонный костюм и шляпа с полями.

Оглядев меня с головы до пят, он удивленно вскидывает брови:

– Не вы ли будете мисс Руссель?

Меня охватывает чувство облегчения.

– Oui, это я… – Я тут же осекаюсь, припомнив, что я теперь в Америке. – Да, это я мисс Руссель.

– Меня зовут Стэнтон. Я водитель мистера Перселла. Если вы покажете, где ваш багаж, я отнесу вещи в машину.

– У меня нет никакого багажа. Только вот это, – отвечаю я, приподнимая перед собой изрядно потрепавшуюся в дороге коробку.

Он с сомнением ее оглядывает, после чего кивает:

– Как скажете, мисс.

Но когда Стэнтон протягивает руки, чтобы ее принять, я непроизвольно отшатываюсь назад. В этой коробке – все, что только есть дорогого и значимого для меня, и я уже долгие недели привыкла не спускать с нее глаз.

– Спасибо, я сама ее понесу.

– Как вам угодно. – Его лицо становится вежливо-непроницаемым, как когда-то у Maman, работающей с привередливой невестой. – Прошу вас следовать за мной.

Он ведет меня к огроменному, чуть не с корабль, автомобилю – черному и блестящему, с сияющей решеткой радиатора, с широкими белыми кругами по бокам колес. При виде этой машины у меня перехватывает горло. Она так напоминает мне гестаповские длинные авто, зловеще рыскающие по улицам Парижа. Я вглядываюсь в окно машины, ожидая увидеть там отца Энсона, однако в салоне никого нет.

Если Стэнтон и замечает разочарование на моем лице, то виду не показывает. Он широко открывает заднюю дверцу машины, и я забираюсь внутрь. В салоне тепло и очень удобно, и внезапно на меня накатывает невероятная усталость. Я откидываю голову на кожаное сиденье и закрываю глаза, стараясь не думать о том, почему отец Энсона не приехал на вокзал меня встречать.

Когда я вновь открываю глаза, машина уже вкатывается по длинной, выложенной кирпичом на подъездной дороге. И я оказываюсь совершенно не готовой к первому впечатлению от дома, где прошло детство Энсона. Передо мной широкое раскидистое сооружение в три этажа из кремово-серого камня с ромбовидно-решетчатыми окнами на верхних этажах и с таким множеством фронтонов и дымоходов, что из движущейся машины я с ходу даже не способна их сосчитать. Я пробегаю взглядом по верхним окнам, маленькие стекла которых в свете прохладного утра превратились в зеркала, и невольно гадаю, не стоит ли за одним из них в ожидании моего приезда Оуэн Перселл.

Я нервно тереблю в руках свою коробку, между тем Стэнтон открывает заднюю дверь. Выбираюсь наружу, в полной мере сознавая свой потрепанный вид. Здесь все такое огромное и предельно аккуратное. И автомобиль, и дом, и даже Стэнтон, возвышающийся сейчас надо мной в своей строгой черной сарже. Он молча указывает мне на двойные стеклянные двери, оправленные в кованый орнамент с завитками, и бесстрастно проходит мимо меня.

Не успеваю я нажать на звонок, как дверь резко открывается внутрь, и передо мной внезапно предстает сам Оуэн Перселл, безукоризненно одетый в темно-серую тройку, почти наверняка шитую на заказ. Он такой же высокий, как и Энсон, с широкими плечами и плотно сбитый – на той возрастной стадии, когда немолодое уже тело вот-вот начнет обмякать. У него густые, золотистые с проседью, волнистые волосы, а глаза такие же зеленовато-голубые и блестящие, как у Энсона. Не упуская ни детали, он окидывает меня взглядом, немного задержавшись на моих обшарпанных черных туфлях.

– Мисс Руссель, ну наконец-то.

Я выдавливаю неуверенную улыбку:

– Доброе утро, мсье Перселл.

Без малейшего намека на улыбку, он встречается со мною взглядом:

– Он писал, что вы француженка.

Затем мистер Перселл смотрит куда-то мимо меня, в сторону дороги:

– Стэнтон, принесите, пожалуйста, вещи мисс Руссель.

– У нее нет никаких вещей, сэр. Только эта коробка.

Мистер Перселл вновь окидывает меня взглядом и, нахмурив брови, смотрит изучающе на висящую у меня в руке картонку для платья.

– Что ж, хорошо. Заходите.

Я вытираю ноги раз, другой и даже третий, прежде чем переступить порог широкой прихожей. Из-за блестящего полированного паркета это помещение воспринимается скорее как бальный зал. Стены окрашены в мягкий сливочно-желтый оттенок, высокий потолок отделан декоративной лепниной. Большая люстра с хрустальными подвесками словно разбрызгивает по стенам и полу маленькие осколки света, и от этих танцующих вокруг огней у меня голова идет кругом, и я уже опасаюсь, что свалюсь сейчас комком у ног своего будущего свекра.

– Вам нездоровится?

Я сглатываю возникшее вдруг ощущение вязкости во рту и качаю головой:

– Нет, просто… путь оказался чересчур долгим.

– Да, понимаю. Возможно, перед ланчем вам следует немного отдохнуть. Я провожу вас в вашу комнату.

Возражать времени нет: мистер Перселл уже поднимается по лестнице, не удосуживаясь даже убедиться, иду ли я за ним. Он слегка прихрамывает – у него неровная походка с негнущейся ногой, мешающей нормально двигаться. Наверное, последствие того самого ранения в Первую мировую, о котором обмолвился Энсон.

Наверху лестницы в обоих направлениях тянется широкий коридор, увешанный английскими охотничьими эстампами. Когда я в нерешительности останавливаюсь, он быстро оглядывается:

– Сюда, пожалуйста. Последняя дверь справа.

В самом конце коридора он толчком открывает дверь и отступает в сторону.

– Я велел проветрить комнату и застелить постель. В вашем распоряжении отдельная ванная – прямо тут, при спальне, – если вам захочется освежиться перед ланчем.

Я