– Я вам дам его мобильный, позвоните непременно, он будет рад! – словно боясь, что Лиза передумает, она с привычной готовностью продиктовала номер. – Заходите, Лиза, хорошо?

– Спасибо, – она тотчас же принялась нажимать кнопки, не обращая внимания на хотевшего что-то спросить Цветана. – Это мы о другом, – отмахнулась она, слушая длинные гудки и зачем-то считая их.

Сколько же можно, а? Полицейский должен отзываться сразу, разве нет?

– Лиза? – Кемаль отозвался после шестого гудка – а если бы меня убили за это время, а? – Как я рад, что вы… – видимо, он хотел сказать, что рад тому, что она решила-таки сказать правду, но тем самым он бы признал, что так и не поверил ей, а это могло быть ей неприятно. Нельзя настраивать свидетелей против себя – это же элементарно, Ватсон! – Я могу к вам подъехать, – выслушав ее невнятные объяснения, заторопился он.

Ах, как он знал, как он любил эти моменты, когда самое безнадежное дело вдруг сдвигается с мертвой точки, когда молчавшие прежде свидетели и предметы начинают говорить, когда по мелочам собранная разрозненная информация вдруг складывается во что-то такое простое и понятное, что удивляешься собственной слепоте и тупости. Ради таких моментов, ради этого захватывающего, стремительного спуска стоило с таким трудом взбираться на эту гору – шаг за шагом преодолевать всеобщее сопротивление и неприязнь, и выслушивать всеобщую ложь, и копаться в реальной и метафорической грязи… так, наверно, они, эти странные балетные люди, часами и годами убиваются у своего станка ради нескольких букетов и пяти минут аплодисментов.

Кемаль знал, что это так и бывает: сам не замечаешь, как оказываешься на вершине – и дальше лыжи уже сами тянут тебя вниз, и не остановиться, и солнце освещает каждую снежинку на этой стороне горы, и ты вырываешься из тени, и склон несется навстречу… нет, надо не увлечься и не упасть, и сохранять рассудительность и спокойствие… попробуй сохрани, это под силу только безразличным.

Нет, еще профессионалам.

Все начало раскручиваться сразу, после того как он увидел Лизин зонт.

Наверно, это и был тот последний шаг к вершине, который ему оставалось сделать. Потому что потом, когда он пошел со своим зонтом проводить ее до машины, когда дважды нажал на заедавшую кнопку и потряс его, чтобы он раскрылся, он вдруг представил себя на месте убийцы и понял его странную – нет, наоборот, абсолютно нормальную! – логику.

Вжился, так сказать, в образ.

И тотчас же какое-то озарение подсказало ему, что в театре он искал совсем не то, что нужно, и, может быть, своими бессмысленными и бестолковыми поисками успел насторожить убийцу; и следующее озарение, крошечное, но яркое, как попавшая под направленный на нее прожектор солнца, снежинка, вспыхнуло вслед за первым, и надо было срочно (как же мы раньше проглядели?!) проверить его…

Да, это его сольный выход, удалось бы только что-нибудь доказать – и можно наслаждаться аплодисментами.

Было еще не поздно, хотя проклятый ноябрь вместе с отвратительной погодой изо всех сил старались доказать обратное. Ах, по-вашему, только шесть? А небо вы видите? А море? А соседний дом? Нет? Вот и бегите скорее, разбегайтесь по своим норкам, прячьтесь от нас, не мешайте!

Кемаль надеялся, что серьезные, увлеченные, как он, своим делом люди не слушают эти завывания и будут работать до настоящего вечера, а то и до поздней ночи.

И «Маркс энд Спенсер» открыт – это точно: серьезный, увлеченный зарабатыванием денег магазин.

В театре, наверно, тоже репетируют, но театр далеко, и если сегодня удастся подтвердить то, что пришло ему в голову, то туда он отправится завтра.

Конечно, экспертам можно было просто позвонить, но Кемаль хотел уберечь свою маленькую догадку от любой случайности – невнимания, чьего-нибудь отсутствия, чьей-нибудь ошибки или лени, он должен был сам увидеть те пакетики с мелким мусором, гордо именуемым вещественными доказательствами… к тому же зонт все равно надо было везти. Если повезет, то и на нем остались какие-нибудь следы, хотя… измирские ливни на руку преступникам.

Как это говорится – дождь смоет все следы? Вот именно: с зонта – почти наверняка. Так что убийца ничем не рисковал, схватив этот зонт… в принципе, он мог просто выбросить его, никому не подсовывая, но в том, что он его кому-то (интересно – кому, врет она, эта Лиза!) все-таки подсунул, наверняка была своя логика.

Понять бы еще какая.

Лиза позвонила в тот момент, когда он уже побывал в торговом центре, и увидел то, что хотел, в маленьком пакетике, и оставил зонт и пакетик недовольно морщившимся и ничего не обещавшим, однако знающим свое дело и готовым ради результата сделать что-то не по правилам и пожертвовать своим свободным временем – таким же одержимым, как он сам, людям в лаборатории.

То, что его догадка оказалась верной, и радовало, и огорчало. Было понятно, почему убийца унес зонт Пелин, но этим же объяснялось и то, почему зонт второй жертвы ему не понадобился. А если объяснение такое простое и логичное, то отсутствие зонта никак не может считаться одним из немногих различий, существовавших между двумя убийствами.

То есть, возможно, оба убийства действительно совершены одним человеком.

Только вот безумие его – под большим вопросом. Или оно распространяется только на перышки и женщин в гулких подъездах?

Лиза жила неподалеку от того места, где когда-то снимала квартиру Айше, а потом и он сам, он хорошо знал эти аккуратные зеленые тихие кварталы – здесь подъезды не похожи на мрачные пещеры, здесь лампочки автоматически включаются при вашем приближении, здесь соседи знают друг друга и всегда работает домофон.

– Проходите, – сказала Лиза и посмотрела на него странно счастливыми глазами, – вы меня извините, я бы, наверно, и дальше лгала, но меня Цветан заставил…

Кемаль сделал вид, что не удивился.

Вот, значит, в чем дело… но она же, кажется, замужем? И дети у нее… впрочем, он тут же понял, что замужество и дети не имеют к происходящему ни малейшего отношения: эти двое так смотрели или так старательно не смотрели друг на друга, так продуманно держались на расстоянии, так спокойно-сдержанно обращались друг к другу – и в то же время какое напряжение было между ними, какое уверенное взаимопонимание, какое скрытое притяжение… а может, это любовь?

Они не сели рядом, они говорили по очереди, дополняя и поправляя друг друга, в их взглядах и жестах не было ни фамильярности, ни намека на близость, но все равно было совершенно ясно, что они вместе, а если еще не вместе, то непременно должны быть вместе и очень скоро будут.

Так на одной виденной им репетиции партнер и партнерша танцевали каждый свое, даже не прикасаясь друг к другу, но все равно танец их создавал единое впечатление любви и гармонии, и когда они наконец соединились, то это было прекрасно, потому что необходимо и закономерно.

– Что ж, давайте вспоминать, – сказал Кемаль, выслушав их историю. Он не сомневался, что они говорят правду – не могли они сейчас лгать, нет, не с такими лицами, не с этим сложным танцем в душе, им сейчас не до этого, они хотят во всем разобраться не ради истины, а для того, чтобы их оставили в покое, им все равно, что где-то рядом с ними убийца, лишь бы им самим быть рядом. – Вы, наверно, уже пробовали?