воспользоваться. Последнее облачко хлорина из Ипра рассеялось над садом, и его окутал странный желтовато-зеленоватый туман. Первое, что Клара почувствовала, был запах перца, смешанный с запахом ананаса. Затем — металлический привкус на губах. Будучи химиком, она сразу определила, что это хлорин. Подняла руку и попыталась направить ствол пистолета себе в сердце, но было поздно. Бертолит быстро смешался с влагой слизистой оболочки ее легких, и она упала на землю с высунутым языком между некогда прекрасными губами, корчась от боли, как раненое животное в агонии. Мгновение спустя жена химика-смерть скончалась, а отравляющий газ, подобно опытному убийце, смешался со свежим воздухом над Карлсруэ и навсегда исчез, не оставив никаких улик для следователей.

Смерть жены великого патриота Фрица Габера сохранялась в тайне. Настоящее следствие по делу так и не было завершено, хотя тело несчастной еще целый день лежало в ее доме. Химик-смерть посетил свой дом и сад в Карлсруэ на следующий день. Он видел, совершенно ясно видел, от чего погибла его красавица-жена Клара, но только повернулся, вышел из дома и отправился на Восточный фронт, где первое смертоносное отравляющее вещество будет использовано и против русских. Солдат не имеет права плакать из-за смерти близких, ибо во время войны его единственной женой является родина.

Так думал Фриц Габер, когда ему в холодной Восточной Европе сообщили, что он получил от кайзера чин капитана и стал единственным ученым, удостоенным такого воинского звания. А Люсьен Гиран де Севола ни о чем не думал, когда проснулся. Он со своим телефонным взводом, к счастью, был не под Ипром, а под Седаном, над которым проплыло только одно облачко хлорина, предназначенное Кларе Иммервар, но всю сцену, возникшую перед ним в зеркале мобилизационного пункта в Тампле, Севола на этот раз увидел во сне, и теперь она была гораздо более отчетливой, реальной и страшной. Он очнулся ото сна прохладным военным утром. А днем, услышав, как перешептываются солдаты, от которых правду официально скрывали, он понял, что недалеко, под Ипром, случилось что-то ужасное. Ни вслушиваться, ни расспрашивать о подробностях он не стал, потому что знал, что все произошло именно так, как в его пророческом видении еще в Тампле. Он никому не собирался ничего рассказывать, даже не подумал попросить отпуск из-за нервного истощения, ибо его напрасное пророчество — пророчество еще одной троянской Кассандры — не спасло ни одного из шести тысяч погибших, и теперь ему из-за этого было просто стыдно.

Если бы один немецкий солдат испытал чувство стыда, то, вероятно, с ним не случилось бы того, из-за чего он оказался в списке летчиков, пропавших без вести. Фриц Крупп относился к числу первых немецких пилотов, летавших на новом немецком боевом самолете «Aviatik D.I», и даже встретил в нем новый 1915 год, поглаживая пулемет и приговаривая: «Ты убьешь Пикассо, уверяю тебя». Но первые немецкие самолеты были двухместными, и поэтому Фрицу для осуществления своего упорного замысла нужно было найти достойного напарника, который, как и он, будет ненавидеть Пабло Руиса Пикассо, этого вожака всех современных художников. Он расспрашивал, нет ли среди молодых пилотов знатоков современного искусства, но оказалось, что в своем полку он единственный художник.

Скоро он нашел одного безусого паренька, едва достигшего совершеннолетия, который был помощником маляра в своем городке, и сразу же принялся его «образовывать». Начал он с рассказов об ужасном Париже, этой «надушенной клоаке», потом принялся за известных художников, «которые с каждой своей картиной отправляются целовать задницу дьявола во время посиделок на Шабат», и подкреплял ненависть к современному искусству готическими рассказами о Пабло Пикассо, изображая его моральным уродом и художественным ничтожеством. Этого редкостного Вельзевула, держащего в своей пасти и грызущего десятки художников, отнимающего у них идеи и души, паренек возненавидел до такой степени, что только и ждал, когда они полетят на Париж и уничтожат этого «самого большого врага немцев».

Однако немецкое командование ставило перед новыми аппаратами ближнего действия только разведывательные задачи, поэтому Фриц требовал, чтобы их с маленьким злым стрелком пересадили на первый немецкий дальний самолет «LVG С.II». Когда это удалось, он почувствовал себя альбатросом. У самолета было оперение хвоста в виде сердца, огромные крылья, более мощный «мерседесовский» мотор и гораздо большие скорость и дальность полета. То, что вскоре столь сильный в воздухе Фриц вместе со своим циничным помощником упадет и исчезнет с небосклона, никто не мог даже предположить. Самолет мог долететь до Парижа, и это было самым важным, но ненадолго. Не было человека печальнее, чем Фриц, когда он узнал, что Пабло Руиса вообще нет в Париже, что он — как трус — развлекается на Лазурном берегу и ухаживает там за дамами со свойственным ему шармом медведя из Малаги. Он едва не разрыдался оттого, что Пабло Руис оказался недосягаемым, но скрепился, дабы его подчиненный, которому он представлялся почти что причисленным к лику святых, не увидел ни малейшего следа его слабости.

Он долетит — решил Фриц — до Лазурного берега, он отправится и на край света, даже если его там будут ожидать чудовища со всех концов вселенной. Так он размышлял, и все, что он задумал, вскоре и случилось. Было начало мая, когда он получил задание пролететь глубоко в тыл вражеских позиций и сделать снимки дорог, пригодных для снабжения противника. Упустить такой случай было нельзя. Он сел в самолет вместе со своим злым помощником, который к этому времени отпустил редкие усы, как у командира, и ходил немного враскорячку, причмокивая губами и подражая ему во всем. Только один раз они с Фрицем посмотрели друг на друга и решили, что полетят далеко на юг. Оба знали, что оттуда они не вернутся, но были готовы даже попасть в плен, только чтобы бомбить Канны и их окрестности. Впрочем, они будут первыми немецкими летчиками, сбросившими бомбы на Лазурный берег, и прославятся этим, даже если под ласковым солнцем юга они будут в плену годами ожидать победы немецких войск. Но милое солнце юга не станет их согревать, поскольку уже в первый час после взлета все пошло наперекосяк. Вначале казалось, что они просто сбились с пути. Они были уверены, что двигаются на юг, избегая обычных воздушных путей и еще малочисленных тогда британских и французских перехватчиков. Железные дороги и составы на них они даже не снимали, так как и не собирались возвращаться с этого задания, на своей белой птице они летели прямо к Марселю и дальше — к морю.

Экипаж вначале весело распевал