Блондин, наконец, отмер, сделал несколько шагов по направлению к городской стене, и я облегченно вздохнула. Сжала кулаки, накапливая силы. Вдруг кто-то из длинноволосых блондинистых ласточек очнется раньше времени и попытается перехватить этого оболтуса. Но оболтус не был бы оболтусом, если бы не учудил очередную глупость — резко развернулся и побежал обратно к домику.

— О, нет! — мысленно застонала. — Где таких дурных делают!

Эдхард явно не придет в восторг. А если еще и я вмешаюсь — а не вмешаться я не могу — нам обоим еще месяц будет больно садиться на пятую точку.

Грозный рык и оправдывающийся возглас блондина донеслись даже сюда.

«Нам всем будет крышка. Включая эх-ушкье…» — подумала я и сорвалась на бег.

По пути заметила, как один из двоих летунов встряхивая головой, пытается подняться, и не задумываясь послала слабенький пульсар прямехонько в кончик хитро заплетенной косы. Волосы вспыхнули как сухая трава. Сухая трава, кстати, тоже — маленько не рассчитала — прямо под попой этого самого, косматого. Благо, откуда прилетел огонек, он так и не успел определить, сидел спиной. А дальше стало уже не до этого.

В дом я влетела, словно ангел возмездия и быстро осмотрела поле битвы.

Один покусанный, окровавленный фей-ир валялся под столом. Двое теснили волка в угол, размахивая мечами. Блондин зажимал рукой глубокую рану на животе. Судя по всему, тот покусанный ее и нанес. Возле фей-ирской руки валялся окровавленный меч.

Одному из нападающих на Эдхарда я, повторив подвиг, кинула в спину пульсар. Уже побольше, от которого не только косы вспыхнули, но и коротенькая хлопковая штора на окне.

Использовать магию получалось легко и непринужденно. Словно я не подавляла ее всю сознательную жизнь. В крови бурлил азарт и щенячий восторг. Я впервые чувствовала себя настолько свободной, настолько всемогущей, всесильной. И упивалась этим ощущением, напрочь забыв об обетах, о том, что запретила себе ею пользоваться, о том, что собиралась от нее отречься и одним из условий, было долгое непрерывное воздержание. Я пылала от ликования, и вместе со мной пылала несчастная шторка, фей-ирские космы и, теперь уже соломенная циновка на полу.

Победно взглянула на волка — узрел, какая я сильная! — и осеклась.

Волк смотрел угрожающе. Он был вне себя от ярости. А мой противник, уже очухавшись от шока, буквально из воздуха создал густой ливень. Вода хлынула стеной, на миг закрыв все вокруг. Огонь зашипел и погас.

Я смахнула с ресниц влагу, проморгалась и огляделась по сторонам. Постепенно все приходили в себя: и мы, и, к сожалению, противники. Фей-ир, надо отдать им должное, быстро сориентировались, заметив новое действующее лицо. Ко мне сразу же двинулся подкопченный. Второй снова занялся Эдом. Острый меч, выписывая невообразимые фигуры, уже почти дотянулся до хищно оскалившегося волка.

Но тут очнулась наша «Радость». Оказывается дождь привел в чувство также и полуобморочную тушку оруженосца. И он с фанатичным воплем кинулся на спину «мечемахателю». Фей-ир отвлекся, Эдхард вцепился ему в бедро зубами. Блондин полетел на пол и, жалобно застонав, затих. Из глубокой раны хлынул новый поток крови. Фей-ир замахнулся мечом на Эда, второй двинулся на меня. Я снова попыталась вызвать огонь, но сырые вещи плохо разгорались, к тому же, гнусный противник, судя по всему, поставил щит. Пульсары, не долетая каких-то два-три дюйма до своей жертвы, натыкались на невидимый барьер и рассыпались тысячами огненных всполохов, которые достигнув мокрого пола, с шипением гасли.

Я отступила, старалась не смотреть на Эда. Знала — виновата. Подставилась сама, подставила Блондина. Может, нужно было его перехватить, удержать, не дать вбежать в дом. Сделать что-то полезное в кои-то веки. А теперь нам всем придет конец.

Было обидно до слез, и страшно. Сердце раздирало от ощущения вины. Видимо, это и есть мое проклятие — нести всем смерть, всем, кто меня любит, прикипел душой, желает помочь. Всем… Я должна была об этом подумать! Должна!

Но я так соскучилась по теплу, по искреннему участию, по ласковым объятьям, по тому, что кому-то могу быть не безразлична, что кто-то испытывает ко мне каплю любви.

«Клянусь! Клянусь всеми своими силами, если мы выживем и останемся целыми и невредимыми, никогда… никогда больше не повторю подобной ошибки!» — мысленно зашептала: «Буду одиночкой. Буду бежать от всех. Не позволю ни себе, ни другим привязаться. Только сохрани им жизни, Великий Демиург!»

Острие меча неумолимо резко вонзилось в бок черного волка. Отчаянный крик вырвался из груди. Сердце рассыпалось на тысячи осколков. Я кинулась к нему, кинулась навстречу своей погибели, но внезапная острая боль пронзила затылок, и перед глазами все померкло.

***

Очнулась я от саднящей боли в затылке. Кожу под волосами будто кусали тысячи пчел, их острые жала ввинчивались в мозг, буквально протыкая его насквозь. Осторожно ощупала небольшую шишку, поморщилась и попыталась сесть и осмотреться.

Мы находились все в том же домике. Вдоль стен располагались раненые: и наши, и фей-ирские. Последние выглядели плачевно. У парочки печальными космами свисали подкопченные белобрысые патлы, еще один кутался в изорванные в клочья лохмотья, а тот, который сверкал начищенными сапогами, держался за голову и грустно смотрел в дощатый пол. Уцелевшие противники в количестве двух штук восседали за столом и мрачно пили что-то из больших жестяных кружек. Я одна, словно королева почивала на лежанке. Ты смотри, не поленились, притащили.

По общему состоянию и Блондина, и Эда, я поняла, что их тоже подлечили. Эд лежал на боку, грудная клетка волка вздымалась размеренно и спокойно, от раны осталась только слипшаяся от крови шерсть. Роб сидел, прислонившись спиной к стене, правда с таким угрюмым выражением лица, будто все грехи Вселенной легли на его хрупкие плечи, но при этом не забывал с аппетитом уминать кашу с жестяной миски. Все правильно — война войной, а обед по расписанию.

— Проснулась, спящая красавица? Как тебя, Шани, Шанталь? — подошел ко мне один из фей-ир.

Волосы у него были такие же длинные, как и у других, но столь яркого оранжевого оттенка, что просто слепило глаза. При чем он их, в отличие от товарищей, не связывал и не заплетал, апельсиновые локоны змеились по плечам, словно реки раскаленной лавы.

— Шэнна, — буркнула, продолжая играть роль простушки.

Наивно и совершенно бесполезно. Но упорствовать я считала долгом чести. Ну и, чего скрывать, надеялась на пресловутое «авось». А еще глупо оттягивала момент, когда Эд узнает, кто