близких по внешним своим индикаторам. В силу этого в 1957-1958 гг. полевые археологические исследования в этих районах Чувашии были возобновлены автором этих строк при активном участии В.Ф. Каховского, Э.Н. Албутовой, Л.П. Вознесенской, П.П. Павлова и др.

Раскопки начались с вскрытия последних двух памятников анонимной группы, где найдены 3 погребения, столько же найдено и в группе у дер. Большое Янгильдино, далее — на протяжении сезонов 1957 и 1958 годов — раскопкам подверглись памятники большой группы у дер. Пикшик, где вскрыто 29 погребений в «курганах». Именно в Пикшиках в первом же сезоне было установлено, что абашевский погребальный обряд достаточно сложен, а наши представления о нем были далеко неполны, в ряде ключевых моментов и ошибочны. В первую очередь это касалось термина «курган», который до этого считался одним из основных индикаторов абашевской культуры, наряду со скорченными на спине костяками, ориентировкой в северном секторе и характерной керамикой, связанной с центральноевропейской традицией культур шнуровой керамики и ее восточноевропейских фатьяновского и среднеевропейского дериватов. Исходя из этих соображений, я счел правильным ставить термин в кавычках, подчеркивая, что к числу подлинно «курганных культур» южной зоны (связанных с древнеямной традицией) абашевская культура ни в коей мере не относится, что не исключает отдельных южных влияний на нее. Основой ее собственной традиции погребальных сооружений была отнюдь не земляная насыпь. Примененный впервые в Пикшиках (превосходным полевым археологом Людмилой Павловной Вознесенской) метод «микростратиграфии» — вскрытие погребенной почвы последовательными малыми слоями при тщательной, иногда неоднократной зачистке поверхности материка — позволил не только уточнить, но во многом изменить представления об абашевском погребальном обряде, что и явилось основным результатом исследований. Прежде всего, была четко документирована особая роль дерева в создании погребального сооружения, начиная с частокола, обрамлявшего определенные участки расчищенной на уровне погребенной почвы площадки, и кончая обрамлением кольями стен самой ямы. При этом древесный слой заполнял пространство между внешним и внутренним периметрами ямы. Это лишь общая схема оформления могильной камеры, представленной в нескольких вариантах. В ряде случаев на уровне погребенной почвы, прежде всего, в центральной части площадки отмечены остатки сооружений из кольев и массивных бревен. Все они связаны с погребальными конструкциями, хотя конкретизировать это положение можно отнюдь не всегда. Сочетание их со скоплениями угля позволяет здесь говорить о связи с ритуальными кострищами, а ямы от больших, вертикально поставленных столбов со следами обжига и обработанными окончаниями — о наличии идолов, что свидетельствует о сакральном характере могильных комплексов.

Весь могильник выглядел в эпоху его создания весьма живописно. На лесной поляне в окружении дубов, берез и осин стояли высокие колья оград семейных склепов — круглые, овальные, квадратные, прямоугольные. За ними виднелись зеленые надмогильные холмы; высокие массивные столбы с грубо высеченными строгими ликами идолов возвышались над оградами. Дым многочисленных костров, возведенных вокруг склепов, поднимался над поляной.

Господствующая ориентировка вскрытых нами погребений юго-восточная, она же преобладает и у других групп абашевской культуры Поволжья, что свидетельствует о прочности погребальной традиции у племен в пределах одного семейного склепа. Нарушения этого правила обусловлены конструктивными особенностями данного сооружения.

Этим вовсе не ограничиваются сложности абашевского погребального обряда. Перечислю лишь некоторых из них — это пустые могилы, частичные захоронения, обезглавленные костяки, другие виды расчлененных погребений и прочие экстраординарные захоронения; следы воздействия этих обрядов хорошо прослеживаются в пограничных с абашевскими пределах срубной культурно-исторической области. Несколько слов об инвентаре вскрытых нами погребений. Я уже отмечал, что основная его категория — керамика — резко отлична от степного и лесостепного юга и свидетельствует о решающем воздействии более западных восточно-и центральноевропейских традиций (таких как шнуровая керамика, шаровидные амфоры и др.).

Подчеркну, что здесь кратко рассматриваются лишь материалы исследований нашей экспедиции, которыми отнюдь не исчерпываются характеристики основных категорий изделий абашевской культуры в целом. Тем более что и в последнем случае они немногочисленны, а в наших раскопках ограничены бронзовым браслетом, тремя серебряными подвесками в полтора оборота и кремневым наконечником стрелы из Пикшик, хотя они и позволяют наметить ориентировочную дату содержащих их погребений, начиная с середины XV до середины XIV вв. до Р.Х.

Курганы у Светлого Озера в среднем Поволжье. Ранний бронзовый век

Абашевские погребения в дер. Пикшике

Абашевский могильник у д. Пикшик (реконструкция выполнена по эскизам автора)

XV. Неожиданная встреча. В.Г. Чайлд

На грани 1940-х и 1950-х гг. я пришел заниматься в рабочий зал научных сотрудников Государственного исторического музея. В зале было лишь два человека, сидевших между стеллажами справа от входа и оживленно беседовавших по-английски. Один из них был известный специалист по неолиту наших северных областей Александр Яковлевич Брюсов. Увидя меня, он сказал собеседнику: «А вот новый наш сотрудник, тоже праисторик, но уже повоевать успел; он совсем немного, но понимает по-английски». Я представился. «Гордон Чайлд», — с улыбкой ответил собеседник Брюсова и без всякого перехода спросил, люблю ли я химию? Брюсов пояснил, что речь у них шла о первых сообщениях о сенсационном открытии профессора У.Ф. Либби метода радиоуглеродного анализа. Я не мог поверить своим глазам, что вижу живого Чайлда! Ответил же, что по химии в школе была у меня четверка... Выяснив (с помощью А.Я. Брюсова), что это означает, он добродушно рассмеялся. «На этот раз, — сказал он, — отметку не ставили. Ограничились Нобелевской премией!» И спросил А.Я. Брюсова: «А какая у вас самая высокая отметка?» Тот ответил. Чайлд опять рассмеялся: «Вот видите! Если бы не премия, Либби может быть даже пятерку бы получил!». После этого уже совершенно серьезно растолковал мне, в чем величие открытия У.Ф. Либби, объяснил настолько доходчиво, что пятерку я бы поставил ему.

Имя В.Г. Чайлда я узнал от А.В. Арциховского. Когда он возвратился из эвакуации в Ашхабад, я оказался его близким соседом в приарбатских переулках: он — в Кречетниковском, я — в Староконюшенном. Его живо интересовали все новости о кафедре, об истфаке, об университете в целом в его отсутствие и не только об университете, но и о новом в научной и культурной жизни Москвы. Сам же он щедро